При свете зарниц (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

Бибинур, едва справляясь с волнением, сказала:

– Минлекамал, давай я постираю!

И одного боялась, что та не позволит, рассердится, обругает, но, напротив,Минлекамалсогласиласьсрадостью.Вминутуиз сеней притащили большой таз, вдвоём из казана налили в него горячей воды, из большого ведра, стоявшего на печи, вывалили бельё… Бибинур попросила у Минлекамал фартук, подвязала его и, засучив рукава, принялась за работу. Когда шла к Минлекамал, не ожидала она, что привалит такое счастье!

На заполненный бельём таз какое-то время смотрела как зачарованная, глаз не могла оторвать: его бельё! Его, Джихангира!

Спасибо Минлекамал, спасибо Рыжему, который когда-то понёс председательшу по лесным кочкам и сломал ей руку! И сейчас, спустя годы, сумел он прийти ей на помощь, милый конь!

Счастье, самое настоящее счастье улыбнулось ей…

Его, Джихангира, рубашки!

Вот эти рукава ласкали его мускулистые руки. От ворота исходит запах утра – вкусный запах! Оказывается, он носит только хлопчатобумажные сорочки… И оттого, что часто меняет их, набралось белья изрядно. Хорошо!..

Куда делись старость Бибинур, усталость тела, её душевная утомлённость? Меж проворными пальцами рук белая мыльная пена играет и плещется, как волна у морского берега; вокруг клубится пар; майки, рубашки, белые носовые платки месятся как тесто, выжимаются, выполаскиваются, ныряют и ныряют в воду, становясь белоснежными. «Ох, и силёнка у тебя, Бибинур!» – восхищённо говорит Минлекамал, стоя в сторонке, как бы даже опасаясь подходить к ней. Бибинур не отвечает, улыбается лишь; тыльной стороной ладони поправляет упавшие на влажный чистый лоб волосы…

Да, для неё сегодня счастливый день: она может для любимого человека сделать доброе дело, женское доброе дело, это сладостная работа для любимого человека…

Потом, положив выстиранные вещи в два ведра, она пошла на его запруду, полоскать его бельё. Белые рубахи, вольготно раскинув рукава, долго нежились в реке Ташлыяр…

Пусть будут белыми, мягкими его рубашки!..

Надев вот эту рубашку, пусть он пройдётся в ней на глазах у всех. Пусть в ней встретит зарю! Восхищаясь красотой мира, пусть смотрит на вечерний закат!.. Боже, пусть будет так!..

Возвращаясь с реки, Бибинур не спешила, выступала ровно, гордо, как когда-то в молодости, плавно покачивая вёдрами. На вёдра доверчиво присело отдохнуть солнышко, на вёдра опустилась птица и запела… В кустах? Да нет, на вёдрах!

Кто после этого может сказать, что любовь приходит только в восемнадцать лет? Только в юные годы?

Вот она! Судите её или восхищайтесь, но это она, любовь подошедшего к закату дней своих неутолённого человеческого сердца!

И только любящему человеку рубашка, качающаяся на ряби воды, может казаться лебединым крылом… Бибинур даже нарочно выпускала её из рук, и она, покачиваясь, плыла, кружилась возле неё. Бибинур радостно поиграла с водяными брызгами, разбрасывая их вокруг, любуясь их игрой в лучах солнца, и речная вода, доходя до колен, поднятая волной, забираясь выше, лаская тело её, вызывала наслаждение…

Как всё это объяснить?

Петь хотелось ей, хотелось плакать, плакать навзрыд, пока не облегчится грусть!..

Вот что было с Бибинур во время стирки, вот какие чувства владели ею…

Потом вместе с Минлекамал сидели они за чаем, пили до седьмого пота, опорожнили целый самовар…

Минлекамал с мужем живут в достатке, в саду у них гнутся под плодами яблони, а под яблонями стоят розовые ульи, и пчёлы – «выж-ж – выж-ж» – с гречишного поля свою долю богатства сюда несут… Бибинур не испугалась пчёл, на натянутые между деревьями верёвки сама развесила бельё.

– Положу тебе немного гостинцев, Бибинур, – сказала Минлекамал, открывая дверку чулана.

Бибинур взяла её за локоть:

– Какой ещё гостинец? Что ты? Тебе самой спасибо!

– Мне-то за что?

– Такого вкусного чая в жизни не пила! За это!

Она, смеясь, простилась, и пока шла домой, на лице её не гасла улыбка. Так, улыбаясь, заснула, и сны ей снились только радостные. Стая белых гусей, гогоча, перешла через белый мост… где-то развевались белые и красные флаги… луг был усеян белыми жемчужными цветами…

Даже во сне от её лица, закрытых глаз исходило сияние.

Ото сна её пробудила бабка Закия:

– Старая! Старая! Слышь, наш председатель Джихангир Сафаргалин умер!

«Не успел надеть, что я выстирала! – убивалась Бибинур. – Не успел!»

10

Вот, наконец, и пятница настала.

Ещё только перескочить через субботу и – воскресенье.

В воскресенье Сабантуй.

Сегодня гости начнут съезжаться по-настоящему. Самолёты Аэрофлота сегодня держат курс на Аксыргак. Поезда мчатся по рельсам, нацеленным на аксыргаковскую улицу Козья голова. Теплоходы спешат по водам, текущим в сторону Ташлыяра.

И только Бибинур уже совсем нечего ждать.

Ждала было, молодея от тайных чувств своих, ждала нынешнего праздника, как никогда раньше, ведь на Сабантуе должна была увидеть его, надеялась, что и нынче, как в прошлом году, выйдет он на борьбу, – и всё пошло прахом… Ничего больше нет, ничего не будет.

В прошлом году схватился он с парнем-трактористом. Парень был крепким и толстым, как корявый дуб, он поднял Джихангира, подержал немного в воздухе и, отнеся к краю майдана, поставил на землю.

– Ты намного старше, Джихангир-абый, не хочется тебя бросать!

Джихангир похлопал его по плечу…

А нынче вот его нет.

И борьба, и скачки, и бег пройдут без него. Нежданно-негаданно смерть взяла его. По ошибке или по недомыслию унесла она красивую душу?…

И хотя кончина молодого, преуспевающего в колхозных делах председателя на какое-то время потрясла аксыргаковцев, хотя и поостудила бурные приготовления к Сабантую, но… что было делать? Смерть одного человека не может остановить властного течения жизни всех других. Были оповещены о Сабантуе гости, они едут, для многих из них Джихангир совсем чужой человек, и, услышав о нём, вздохнут они, а на лицах тут же заиграют весёлые улыбки, большой радостью сменится мимолётная печаль. Ведь долгожданный, собравший всех вместе праздник!

Для Бибинур же не может теперь быть человека дороже, чем он. Пришёл, появился – и ей, старухе, уже добровольно протянувшей смерти руку, добавил столько лет жизни! Да ещё каких лет – освещённых лучами любви, согретых огнём любви. Всё было в её судьбе, но такого – никогда… С лихвой познала нужду. Вдосталь изведала радость труда. Приятность замужества узнала. Любовь к детям пережила. Знакомы ей и грубость, и чужая беззастенчивость, и своё горькое отчаяние. Не обошли стороной голод и холод. Печаль вдовства долго томила её. И муки одиночества знает. Бессердечие и жестокость не раз ранили её. Через Зухрабану сполна испила горькую чашу измены… И наконец (когда уже считала, что впереди один