При свете зарниц (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

праздник прислала… Скажет, что кумачовый платок – подарок сына. Иль не поверит приезжий? Она убедит его, что дети её не бросили… Но ведь у корреспондента тоже ведь два глаза! И, поди, своя мать или бабушка в какой-либо деревне живёт. Он сравнивать будет. Что, дескать, вижу у тебя, старая? Сейчас, к кому ни зайди, гордо белеет на видном месте холодильник. Не только на стенах, даже на полу дорогие ковры. Сверкающие лаком шкафы. Да с заграничным клеймом мебель! А в тех сверкающих шкафах – чашки с золотой каймой, хрустальные чарки. Серебряные ложки, серебряные вилки. Теперь мясо только вилками цепляют. Теперь что ни дом – богатство. А что есть у неё, Бибинур? В красном углу – пусто, за перегородкой – старая квашня да треснутое корыто. Ещё сундук – с тем, что на смерть приготовлено…

Приезжий корреспондент – человек, конечно, бывалый, он с первого взгляда всё поймёт. Вдруг спросит: «Где наследство солдата Габдуллазяна? Где тульский самовар?» Что на это скажешь? Что ответишь, если заявит: «Хочу посмотреть машину „Зингер“, оставшуюся как память о Гайша-апа»?

Приедет, напишет, теперь его ничем не удержать! А после этого как ей жить в Аксыргаке? Как общаться с односельчанами, как оставаться среди тех, кто знал Габдуллазяна и Гайшу? Смерть ведь не ходит по зову, и как будет жить она, Бибинур, среди людей?!

Выходит, один остаётся путь, есть только один способ: надо как-то поладить с этим корреспондентом из газеты. «Хоть бы мужчина приехал, – пожелала она, – женский глаз – он в домашних делах более острый!» Только вот как найти подход? Денег сунуть – не возьмёт. И не умеет она: как дать-то их? И сколько нужно? Разве у неё хватит?… Умолять – не послушает. Работа у него такая… Чем же остановить? Где же он, этот способ? Но даже если отыщется способ – дом-то всё равно пуст, самовар улетучился, швейной машины нет. Без них Бибинур как без рук. Джихангир, милый, разве не подумал ты наперёд, что для Бибинурнастанут такие чёрные дни? Был бы ты жив, пошла бы она челом бить только к тебе! Но тебя нет, есть только возбуждённый тобою, если верить Минлегуль, трудный, неразрешимый вопрос… Хоть бы дух твой откликнулся! Но… тишина. Лишь твоя запруда шумит и твои молодые берёзки о чём-то лепечут вокруг обелиска…

Времени же совсем не остаётся: уже завтра корреспондент прибудет. «Здравствуйте, – скажет он, – будем с вами разговаривать». А если бы в переднем углу сиял самовар? На виду стояла бы машина «Зингер»? Если бы там-сям разные красивые тряпки украшали дом?! А?! Если бы!.. Вот он, способ! Значит, надо найти, раздобыть и самовар, и швейную машину. Лучше не придумаешь!

Но есть ли в Аксыргаке у кого старинный тульский самовар? Такой, чтоб на крышке и подносе одинаковый знак стоял: «Тульский оружейный завод. 1926 год». И как не сохраниться, ведь всего-то пятьдесят с небольшим лет прошло! Да и швейные машины должны у кого-нибудь остаться – крепкие, выносливые были те зингеровские машины! Кажется, есть у Шайдуллы, только ножная у них. У Минлекамал вроде бы тоже есть. Но как просить, если до сих пор друг к другу ни с какой нуждой не ходили? Сказать, что в праздники работать буду? Оскорбятся! И самовар кто одолжит, когда гости приезжают? Не-ет, не так всё просто…

Бибинур ведь ещё где-то видела точь-в-точь такой, как у неё был, самовар и такую же швейную машину… Погоди-ка, погоди!.. Да, точно, видела! Когда ездила провожать Джихангира в последний путь, видела это у его родителей в доме, у рыжебородого старика Вэли. У них вот сохранилось, лишь Бибинур сохранить не сумела. Но не сумела ли? Не то слово… А ведь были в доме и старинные часы с боем. Их тоже дети увезли. Даже керосиновую лампу не оставили. Были две литые стеклянные вазы, Бибинур в них полевые цветы ставила, они Хатиме приглянулись. Что ни попадало на глаза – то забирали. Дескать, «старинное в моде»! Вот теперь ломай голову из-за старья. А он, старик Вэли, даже крупорушку сохранил. Хоть и вредная, неумная была у них невестка, но ведь ничего же не увезла она? Не разорила дом!

Но не нужно отвлекаться… Думать, думать!

Долго ходила из угла в угол, прикидывала всякие варианты, рассуждала и так, пока, в конце концов, не пришла к отчётливой мысли: «Им-то я открыться смогу, и на день вещи попросить могу. У них много что найдётся. Старик Вэли меня выручит из этой беды! Я ему как на духу откроюсь, расскажу, что никому никогда не рассказывала… он выручит!..»

Обрадовалась находчивости своей – и сразу же почувствовала себя лучше. Снова кровь горячо побежала по жилам… И решила, не мешкая, идти в село Тегаржеп. Чтобы успеть обернуться туда и обратно…

Требовалось только обдумать, как вести себя в доме родителей Джихангира. Чтоб с первого слова, жеста, взгляда поверили они ей… Войдёт она – и безо всяких увёрток, оглядок, не осторожничая, выложит всё, чем мучается: «Ради детей пришла, не хочу, чтобы худая молва о них по миру гуляла!» Дед Вэли с женой сами горем затоплены, или не поймут чужую беду? Спешить только надо. Если сейчас выйти – в сумерки уже можно оказаться в Тегаржепе. У старика Вэли, говорил он, есть знакомые шофёры, погрузят они барахлишко и доставят быстренько сюда! До света приведёт Бибинур дом в такой вид, что любо-дорого посмотреть будет… Хоть корреспонденту, хоть кому другому. В таком случае и денег не жаль: не один, а три рубля отдаст Бибинур водителю. Лишь бы согласился!

В доме опять вдруг потемнело, и, чтобы узнать, что там, снаружи, какая погода ожидается, – Бибинур вышла во двор. День уже поник, но ещё оставался в силе, и хмарь навевали пригнанные ветром с запада округлые фиолетовые тучки. То ли уплывут, то ли разродятся дождём над Аксыргаком…

Но не то что дождь, если даже камни начали бы с неба падать, – Бибинур пришлось бы идти! Во что бы то ни стало надо быстренько привезти самовар, швейную машину. И другой домашний скарб не помешает. А там (чуть ли уже не посмеивалась она!) посмотрим, кто кого перехитрит! И Минлегуль пригласит она в дом: пусть подивится, пусть её глупые глаза станут квадратными!

Повязала Бибинур на голову поверх кумачового платка ещё один, тёплый; в руки взяла отполированную её ладонями сухую ореховую палку – с утолщением на верхнем конце, измочаленную на нижнем, которой раньше, бывало, скотину