При свете зарниц (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

Когда другие, получая по восемьдесят – девяносто пудов с гектара, гремели на всю страну, – ей тоже мечталось попасть на газетные страницы. В крайнем случае – хоть на Доску почёта, что стояла возле правления. Не для себя это нужно было – для детей! В хороших семьях отцы умно и к месту нахваливают детям матерей. А кто похвалит мачеху-вдову? Кто поднимет её авторитет?… Тонкая же душа Бибинур всегда обострённо чувствовала, как высок должен быть авторитет матери перед ребёнком. Но нет, не хвалили её, хотя и была в этом великая нужда, даже в самые лучшие годы, богатые на урожаи, когда она без устали, от рассвета до темна, выкладывалась на колхозной работе, не писали о ней в газетах. И разве, понимала она, можно про всех, про каждого написать? Бумаги не хватит… А сейчас тысячу сочувствий вырази ей на газетном листе, самые проникновенные слова печатно выскажи – любовь детей не вернуть. Поздно! Любовь никогда не возвращается обратно. И для чего же ей любовь, словно бы выпрошенная насильно? Любовь по принуждению! Да и бывает ли такая? Эх, глупая, безмозглая Минлегуль! Разве ты с корреспондентом и ваша газета обладают могуществом, способным вернуть любовь детей? Да ведь таким могуществом не сумела овладеть даже она, Бибинур, столько лет воспитывавшая этих людей, отдавшая всю свою жизнь им. Любовь, возвращённая ценой страха, выколоченная угрозами, через газету – это разве любовь? Эх, Минлегуль, Минлегуль! Только твоя молодость – тебе прощение…

Если бы не явился Джихангир и не удлинил ей жизнь – может, не видела бы она сегодняшнего дня, не слышала бы слов Минлегуль… А может, впрямь это слова не одной только Минлегуль – вся деревня жалеет её? И по-своему скрывает эту жалость? Из-за сострадания… Конечно, в деревне понимают! Ведь если разобрать всё до каждой мелочи, придирчиво, обстоятельно, как на суде, – разве она причинила детям какое-нибудь зло? Ведь она действительно для себя самой никогда не жила, для них она жила, для них проливала пот, тянула неподъёмный воз на крутую гору… И сколько лет ведь! Те, самые прекрасные годы прошли – и всё мимо, мимо, не было у неё бабьего счастья. Детям счастье загадывала, выстраивала… А что получилось? Не права ли Зухрабану? Где они, дети? Ушли, не оглянулись… С упрёками! Чего же тогда она, как наседка цыплят, прикрывает их? Какие есть – пусть то и получают! Возьмёт да всё подробно расскажет корреспонденту. Так, как есть: «Бросили!», «С внучатами разлучили…» Пусть с треском пропесочат их, пусть хоть раз почувствуют они горечь пролитых ею, матерью, слёз!

Не с неба, а в ней самой родившаяся молния слепяще ударила в грудь и потрясла жестокой обнажённостью вопроса: «Как можешь ты так думать? А Габдуллазян?! А Гайша? Что скажут эти святые души? До сих пор их имена произносились в народе с большим уважением. А теперь тень этой, напечатанной в газете худой вести ляжет и на их светлые лица… Опомнись!»

Постанывая, она растирала ладонями грудь, ощущая невидимую саднящую рану в ней, и новая мысль так же следяще высеклась в сознании: «Но не вправе ли будут спросить люди: коли ты сама такой хороший человек, почему же у тебя такие плохие дети?»

Внезапно ей почудилось, что она опять слышит шум запруды: шумит, шумит! Зовёт? Её зовёт?! Если на этом свете ничтожно мало осталось у тебя дел – куда могут тебя призывать?… Взять и броситься в воду! Нырнуть – и не вынырнуть. Это ли не выход?

Но душа не приняла, тут же восстала: «Неужели последним подарком твоим на Сабантуй – праздник дружбы, родства и любви – будет такая глупость?! Это ты преподнесёшь людям?»

Неожиданно снова загрохотал гром, и, испугавшись собственных мыслей, Бибинур, творя молитву, осела на пол. Что же это сегодня с ней, что?!

Не гром, оказалось, – в ворота кто-то барабанит! Вот же… стучат! И кто ещё там шатается, что вам всем от меня нужно? Забудьте хоть на сегодня! Не живых людей она ждёт… Где ты бродишь, злодейка-смерть, так безвременно сокрушившая молодого Джихангира? Почему путаешь ты двери? Почему? Отчего хотя бы не подарила ему остаток жизни Бибинур? Эти дни видел бы тогда он… он! А ей-то зачем они? На позор? Завтра из Казани человек появится. Будет копаться, выспрашивать…

Она, спотыкаясь, с трудом переставляя слабые ноги, вышла во двор.

– Старая, что ворота у тебя на запоре?

– А давеча, как гром загремел, от растерянности, видать, заперла…

В открытых воротах – сияющее и глазами, и всеми, казалось, морщинами лицо бабки Закии:

– Мой старшенький приехал. Сегодня, пожалуйста, не забудь к вечернему чаю зайти. Будем ждать. А вот тебе и подарок от него.

Бабка Закия, развернув тонкую хрустящую бумагу, вложила в дрожащие руки Бибинур расписанный красочными маками отрез на платье.

– С Богом! Чтоб на тёплом твоём теле износилось это, соседка. А вот от меня…

На отрез легла хрустящая трёшка.

– Нечем ведь мне отдарить, – забеспокоилась Бибинур. – Спасибо вам всем, Закия, уважили…

– Хотел сам зайти, да где там! Дружки тут же уволокли на улицу. Гости едут, так и едут!.. Но зайдёт, обязательно к тебе зайдёт он. И саму, значит, ждём…

– Спасибо, соседка.

Гости… гости… Вот и старший приехал к Закие. Про неё,Бибинур,не забыл… Он тоже прочитает газету, и другие прочитают. «Чего ещё не хватает этой старухе Бибинур, жалобу, смотри-ка, в редакцию настрочила», – скажет народ. Могут так сказать люди. И как ей после этого им в глаза смотреть? Нет, нет, нельзя, ни за что нельзя допустить, чтобы статья появилась в газете! И этому корреспонденту указать бы другую, мимо Аксыргака дорогу!.. «Но как, – подумала она, – отсоветовать человеку, если он уже в пути? Не для тебя же одной он едет сюда, цена тебе ломаная копейка в базарный день, а он едет, чтобы увековечить знаменитый аксыргаковский Сабантуй! На карточку снимет или в кино, потом по телевизору на весь мир… „А, – скажут чужие люди, – это та самая деревня Аксыргак? И в газете про них писали, там всё чего-то не хватает старухе по имени Бибинур!“»

Так скажут, только так и будут знать…

И невозможно корреспондента остановить… Объявится в Аксыргаке он, постучит в ворота и прямёхонько к Бибинур в красный угол пройдёт. Поставила бы чай – самовара нет. Сказала бы: «Дети помощью своей меня поддерживают», – дома пусто, хоть шаром покати. Ладно, предположим, скажет про отрез с маковыми цветочками, что Закия только что вручила ей: это, мол, дочка на