При свете зарниц (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

в стадо со двора выгоняла. Как человек, отлучившийся ненадолго, дверь не заперла (пусть считают, если заглянут, что здесь она, в Аксыргаке!) и на улицу вышла, только убедившись, что нет вблизи соседей.

Но даже те, кто всё-таки приметили её уход, знавшие, что Бибинур не домоседка по натуре, – не придали значения этому. Опять, мол, старушка, опираясь на палку, засеменила куда-то – в Нижний конец, скорее всего. «Не сидится ей!» – снисходительно подумал один. «На чай к кому-нибудь собралась», – равнодушно подумал другой. «Ноги, что ли, плохо уже держат – палку в помощники себе взяла», – сочувственно отметил третий.

Закия тоже увидела торопливо выскользнувшую из ворот Бибинур и покачала головой: «Вот непоседа! Вечером к нам в гости должна зайти, а ещё куда-то наладилась… Не заставила бы ждать!» В другой раз выскочила бы на улицу – напомнила бы или спросила, но руки по локоть были в тесте, и лишь глазами из окна проводила Закия соседку… Любопытно было: к кому это она?

У Бибинур же – то ли сами ноги повели её туда, то ли сердце подсказало зайти – получилось так, что направилась она к родительскому дому, где выросла.

Пройдя двором, поднялась на крыльцо, толкнула наружную дверь…

В комнату дверь оказалась открытой, и оттуда, как в детстве, донеслись вкусные кухонные запахи. Она опёрлась о дверной косяк, и оттого, наверно, что в сенях, где нет окна, было полутемно, внутренность дома отсюда показалась ей особенно светлой и уютной. Увидела Бибинур такую картину: в переднем углу, расстегнув все пуговицы белой рубахи, в камзоле нараспашку, посадив на пять растопыренных пальцев цветастую чашку Зухрабану, пьёт чай Галикай, дуя на него губами-башмаками: «Пуф-пуф-ф!..» И полотенцем с красными ткаными концами, свисающими с шеи, вытирает он со лба и щёк обильный пот… Зухрабану же, стянув концы платка узлом на затылке, так что щёки оставались открытыми, в длинном платье с оборками, новом фартуке, выплясывает у газовой плиты, возле горячих сковородок. И Бибинур вдруг захотелось есть, судорогой свело желудок, но, увидев, как проворно, поминутно оглядываясь на Галикая, Зухрабану при помощи пучка гусиных перьев мажет растопленным маслом блины, пышущие жаром, как светится удовольствием от такого занятия лицо сестрицы, – она поняла, что лишняя здесь; и, ступая на цыпочках, тихо закрыла наружную дверь, осторожно спустилась с крыльца. Не скрипнула, не прогнулась ни одна половица…

На подоконнике, по правую руку от Галикая, стояла начатая бутылка с пёстрой этикеткой, возле бутылки крутился, сердито выгнув дугой спину, сибирский кот, который явно не одобрял ни алкогольного запаха из бутылки, ни того, что чужой мужчина по-хозяйски восседал в доме на лучшем месте… Всё это Бибинур тоже успела приметить!

А прихода самой Бибинур никто не почувствовал, никто не услышал её лёгкого, в самом начале, покашливания: не до неё, дом был до краёв наполнен радостью! Увидев задорно топорщившиеся – стрелами наверх – усы Галикая, его сиявшую, как луна, физиономию (ведь завоевал же он право, чтобы громко схлёбывать чай и чавкать!), она от души порадовалась. А Зухрабану-то! Оторвавшись от пола, стала ходить по потолку!

Хоть и спешила Бибинур, но какие-то незримые нити некоторое время удерживали её на привязи посреди двора. Здесь всё ей знакомо, родное: каждый уголок, каждый столб, каждый колышек, кирпичная кладка, каменные корыта… Она сама частица этого мира, и хоть многие годы живёт словно бы на отшибе от него, – ничего не позабылось, всё дорого тут. «Откололся угол корыта… Задели, когда на тракторе дрова завозили… И нынче под крышей лапаса свила гнездо ласточка… А Галикаю здесь работа найдётся: всё обветшало, покосилось… Слава Богу, в этот дом пришёл хозяин. Мужчина пришёл! Только та земля, только тот дом, у которых есть хозяин, имеют будущее. И какой жалкой, несчастной была бы наша жизнь, если бы не верили в будущее, не надеялись бы на перемены!..»

Возможно, не совсем такими словами думалось Бибинур, но мысли-то у неё были именно такие! С ними она вышла за ворота, откуда снова долгим взглядом прошлась по занавешенным окнам, будто не желая расставаться со всем, что оставляла она здесь, с теплом дома родительского… Стеснило грудь, опять стали влажными её ресницы. «Что-то сегодня глаза у меня на мокром месте?» – прошептала она, выходя на дорогу, стараясь как можно крепче ступать по твёрдой, укатанной колёсами машин земле.

Кто-то здоровался с ней, кто-то, открыв окно, поздравил с праздником, приглашали на чай её, но она, рассеянно отвечая на приветствия, поблагодарив звавших к столу, упрямо шла вперёд, лишь ореховая палка стучала: «Тук-тук…» Встречалось много незнакомых людей, в большинстве своём молодых, и это, конечно, уже новое поколение аксыргаковцев, родившихся и выросших на стороне!

Когда переходила она через плотину, мелькнуло опасение: «Как бы Минлегуль не увидала!» Но несмотря на это, замедлила шаги, а потом и вовсе остановилась. Шумишь, запруда? Шуми, шуми, но кто что различит в твоём шуме, какие голоса кому чудятся?… Одно – ей, иное – другим… Потом, миновав мост, стала она подниматься в гору. Здесь, оказалось, дождь довольно сильно пролил, то-то здорово гремело над лесом… Бибинур, задохнувшись, остановилась и посмотрела отсюда, сверху, на село. Солнце, уставшее пробивать лучами плотные тучки, отдыхало, примостившись на стёклах окон. Входило в село стадо, – то ли оно сегодня пораньше возвращается, то ли Бибинур запоздало отправляется в путь!..

Спуск с горы, по другую сторону её, дался Бибинур тяжелее, чем подъём: размокшая от дождя красная глина разъезжалась под ногами, один раз она чуть не кувыркнулась в яму с водой, встревоженно подумав: «Не дай Бог, если упадёшь! Как, заляпанная грязью, в чужой деревне появишься?»

Над поверхностью луж роились мелкие мошки, поднимались от воды и, рождая в душе беспокойство, назойливо кружили над её головой. Как чёрное, грозное облако!.. Откуда-то, почудилось, донёсся шум автомашины, но нет… дорога оставалась пустынной. Через какое-то время дыхание её выровнялось, Бибинур зашагала быстрее, при ходьбе выбрасывая вперёд свою палку-помощницу.

Как только впереди замаячил лес, она ощутила – опять! – неясную тревогу. Внимательно осмотрелась, никого… С минуту-другую потопталась на месте – и с отчаянием человека, у которого нет никакого другого выхода, решительно припустила к лесу: с широко раскрытыми глазами и бешено стучащим сердцем, какой-то сбивчивой рысью… Пожалела, что не надела глубоких калош, да ведь всё рассчитать – времени не хватило, уж очень поспешно ушла из дому. А обулась бы в те калоши – спокойно бы шлёпала по лужам, ног бы не замочила. Да уж ладно!..

Чем ближе надвигался лес, тем свежее становился воздух, легче