Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

Л. Н. Толстой и Лев «рыжий» (Лев Викентьевич Тонилов, крестьянин). Фотография В. Г. Черткова. 1907 г.

Тщеславие с юности мучило Толстого. В преамбуле к последней своей книге «Путь жизни» (1910) к самым опасным грехам он отнес

«и соблазны тщеславия, т. е. ложного представления о том, что руководством поступков человека могут и должны быть не разум и совесть, а людские мнения и людские законы», и «соблазны гордости, т. е. ложного представления о своем превосходстве над другими людьми» (45, 14).

В молодости же, будучи человеком застенчивым, он в то же время наедине с собой не мог не признавать своей зависимости от людской славы. С годами он, как и многие другие великие писатели, вполне точно определял свое место в истории русской культуры. И к всемирной славе относился весьма сдержанно. Жене же, Софье Андреевне, так не казалось: часто, особенно в поздние годы их совместной жизни, она упрекала его в неумеренной жажде славы, ради которой он готов пренебречь своими принципами жизни. Упрек был несправедлив.

Толстому не потребовалось много времени, чтобы привыкнуть к популярности среди современников. Он понимал, что для многих был Апостолом добра и любви, Проповедником правды, Защитником бедных и угнетенных. Он не отказывался от этой миссии, и она не только не тяготила его, а, напротив, рождала в нем потребность постоянного нравственного совершенствования и служения людям. Слава всемирная сама его нашла, и он принял это как должное, как некую неотъемлемую особенность его существования. Он, как и Пушкин, оценивал себя вполне объективно. Потому и считал себя третьим после Пушкина и Лермонтова. Они да он, как ему казалось, «настоящие писатели».

В произведениях Толстого многие персонажи преисполнены тщеславия и немало таких, кто мыслил о славе и ради нее переступал через нравственные запреты. Они шли к желаемому разными путями, подчас принося в жертву десятки и тысячи жизней. Немало и таких, кто, приписав себе подвиги других, пользовался чужой славой. Но есть и те, кто по праву заслуживал ореола славы, остался забытым.

В главе «О славе» Монтень далек от метафизических рассуждений относительно самого явления. Его размышления ближе к тому, о чем писал Толстой. Описывая судьбы настоящих и мнимых героев, французский моралист безошибочно расставил акценты возле каждой из них. Толстой не мог этого не заметить. Но в читаемой главе его внимание в большей степени привлекли другие аспекты проблемы.

О презрении к славе

Толстой отчеркнул фрагмент двумя линиями:

«Такое отношение к славе было одним из главнейших положений учения Эпикура. Ведь предписание его школы: „Живи незаметно“, воспрещающее людям брать на себя исполнение общественных должностей и обязанностей, необходимо предполагает презрение к славе, которая есть не что иное, как одобрение окружающими наших поступков, совершаемых у них на глазах. Кто велит нам таиться и не заботиться ни о чем, кроме как о себе, кто не хочет, чтобы мы были известны другим, тот еще меньше хочет, чтобы нас окружали почет и слава» (1876, 3, 23 / Кн. 1, 549).

О славе и чистоте нравственных помыслов

Фрагмент текста, отчеркнутый Толстым:

«Выходит, что обманывать допустимо, если это делается хитро и тонко! „Если ты знаешь, — говорит Карнеад[210], — что в таком-то месте притаилась змея и на это место, ничего не подозревая, собирается сесть человек, чья смерть, по твоим расчетам, принесет тебе выгоду, то, не предупредив его об опасности, ты совершишь злодеяние, и притом тем более великое, что твой поступок будет известен лишь тебе одному“. Если мы не вменим себе в закон поступать праведно, если мы приравняем безнаказанность к справедливости, то каких только злых дел не станем мы каждодневно творить» (1876, 3, 26–27 / Кн. 1., 551).

О славе и деяниях напоказ

Фрагменты текста, отчеркнутые Толстым:

«Распространять молву о наших деяниях и выставлять их напоказ — это дело голой удачи: судьба дарует нам славу по своему произволу. Я не раз видел, что слава опережает заслуги, и не раз — что она безмерно превышает их. Кто первый заметил ее сходство с тенью, тот высказал нечто большее, чем хотел; и та и другая необычайно прихотливы: и тень также порою идет впереди тела, которое отбрасывает ее, порою и она также намного превосходит его своею длиной. Те, которые поучают дворян быть доблестными только ради почета <…> чему они учат, как не тому, чтобы человек никогда не подвергал себя опасности, если его не видят другие, и всегда заботился о том, чтобы были свидетели, которые могли бы потом рассказать о его храбрости» (1876, 3, 28, Кн. 1, 551–552).

* * *

«Кто порядочен только ради того, чтобы об этом узнали другие, и, узнав, стали бы питать к нему большее уважение, кто творит добрые дела лишь при условии, чтобы его добродетели стали известны, — от того нельзя ожидать слишком многого» (1876, 3, 30 / Кн. 1, 553).

О славе, разуме мудреца и постыдной толпе

«Галочка», поставленная Толстым, на полях возле текста:

«Чтобы решить спор о каком-нибудь клочке земли, нужно выбрать из целого народа десяток подходящих людей; а наши склонности и наши поступки, то есть наиболее трудное и наиболее важное из всех дел, какие только возможны, мы выносим на суд черни, матери невежества, несправедливости и непостоянства! Не бессмысленно ли жизнь мудреца ставить в зависимость от суда глупцов и невежд? An quidquam stultius, quam, quos.singulos contemnas, eos aliquid putare esse uiniversos»[211] (1876, 3, 32 / Кн. 1, 554).

Фрагмент текста, отчеркнутый Толстым:

«Деметрий сказал в шутку о гласе народном, что он не больше считается с тем, который исходит у толпы верхом, чем с тем, который исходит у нее низом. А другой автор высказывается еще решительнее: Ego hoc iudico, si quando turpe non sit, tamen non esse non turpe, cum id a multitudine laudetur[212]. Никакая изворотливость, никакая гибкость ума не могли бы направить наши шаги, вздумай мы следовать за столь беспорядочным и бестолковым вожатым; среди всей этой сумятицы слухов, болтовни и легковесных суждений, которые сбивают нас с толку, невозможно избрать себе мало-мальски правильный путь. Не будем же ставить себе такой переменчивой и неустойчивой цели; давайте неуклонно идти за разумом, и пусть