Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

В молодости ему казалось,

«чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость. От этого-то дурная сторона нашей души и желает спокойствия, не предчувствуя, что достижение его сопряжено с потерей всего, что есть в нас прекрасного, не человеческого, а оттуда». (Из письма к Т. А. Ергольской от 17 октября 1857 г.; курсив Л. Н. Толстого. — В.Р.; 60, 230).

«А оттуда…», то есть от Бога. Спокойствие как путь к утрате прекрасного в человеке, которое само по себе есть дар Бога. Могут быть разные интерпретации мысли Толстого, но точнее было бы считать, что речь идет о спокойствии как проявлении равнодушия ко всему жестокому и пошлому. Безобразному, стоящему на дьявольском полюсе сущего, надо не только противостоять, но дать настоящий бой. Такое сражение со злом Толстой вел всю свою жизнь. Не сразу он пришел к пониманию слабости зла перед непротивлением злу насилием. Не насилие, а любовь к людям побеждает как внешние, так и внутренние пороки. И борьба с одним злом тщеславия — жаждой славы — также требовала от человека возвышенно духовного подвига.

Никому из великих судьба не даровала такой прижизненной славы, как Льву Толстому. Бремя нелегкое, но он находил в себе силы не только нести этот груз, но и преодолевать его тяжесть. Во многом помогала ситуация, связанная с хулительными письмами в его адрес. Они, как метеоры, бомбардировали его вселенную, тревожа «вечно растущую душу».

В дневниках и письмах Толстого его жизненный путь выложен острыми камнями. Сколько камней брошено в его спину, сколько еще будет брошено, а слава его не убывает. К концу жизни ему стало ясно, что вокруг него много суеты, а потому душа потянулась к покою, духовному созерцанию сущего и мыслям о мирах иных в предчувствии смерти.

В «Пути жизни» он поведал выстраданную им «правду о мире и душе человека». Коснулся и проблемы славы:

«Ни один соблазн не удерживает людей так долго в своей власти, не отдаляет так людей от понимания смысла человеческой жизни и ее истинного блага, как забота о славе, об одобрении, уважении, похвале людской. Освобождается человек от соблазна только упорной борьбой с самим собой и постоянным вызыванием в себе сознания своего единства с богом и потому искания одобрения только одного его» (45, 242).

* * *

«Много зла делают себе люди ради своих плотских похотей, но еще больше зла делают они для того, чтобы их хвалили, для славы людской» (45, 243).

* * *

«Не только сами не хвалите себя, но не позволяйте и другим хвалить себя. Похвала губит душу тем, что переносит заботу о душе на заботу о славе людской» (45, 246).

О самомнении и гордыни

В последней книге афоризмов «Путь жизни» Толстой завещал людям:

«Только тогда легко жить с человеком, когда не считаешь ни себя выше, лучше его, ни его выше и лучше себя» (45, 185).

В том же ключе думал и Монтень. В «Опытах» он писал о себе весьма скромно, без всяких претензий на успех и известность. Порой даже кажется, что недооценивал ни своей деятельности, ни своего писательского труда. А Толстому, понимавшему величие автора «Опытов», было особенно дорого доброе отношение Монтеня к простым людям, его высокая оценка жизни крестьянина.

Сам Лев Николаевич называл себя «адвокатом стомиллионного крестьянства», с юности мечтал жить в крестьянской избе и заниматься крестьянской работой. Несмотря на преклонный возраст, он постоянно совершал затяжные прогулки, во время которых захаживал в гости к крестьянам, вел с ними задушевные беседы, помогал трудом и советом в их бедах. Он великолепно знал язык, на котором говорили русские мужики и бабы, и потому умел для каждого найти свое слово утешения или радости. Аристократ до кончиков пальцев, он был вровень с мужиком, министром, известным ученым, выдающимся писателем. Он дорожил дружбой, искренне радовался каждому умному и знающему жизнь собеседнику. Гордыни, в которой он упрекал себя, в нем не было, хотя некоторые его идейные противники утверждали обратное. Его душа была открыта для всех, кто нуждался в его помощи. Слава была всенародной, всемирной, а он жил просто и скромно, стараясь ничем не обременять посторонних.

Толстой далек был от самомнения, возвышения над другими людьми. Гордыню, как верующий христианин, считал одним из самых коварных и злых пороков. Для Толстого недопустимы были возвышения себя над другими людьми, своего народа, Отечества, которое он всегда любил и которому служил верой и правдой, над другими народами и странами.

Монтеню тоже было чуждо такого рода высокомерие. Ему он посвятил главу «О самомнении», начинавшуюся словами:

«Существует и другой вид стремления к славе, состоящий в том, что мы создаем себе преувеличенное мнение о наших достоинствах. Основа его — безотчетная любовь, которую мы питаем к себе и которая изображает нас в наших глазах иными, чем мы есть в действительности» (Кн. 1, 561).

В главе свой опыт по преодолению соблазнов самомнения Монтень резко противопоставил высокомерному поведению исторических деятелей и современников. Монтень не стыдился писать о себе нелицеприятно:

«Больше того, я совершенно не представляю себе, на что я способен, и восхищаюсь самонадеянностью и самоуверенностью, присущими в той или иной мере каждому, кроме меня. <…>. Мои собственные силы известны мне столь же мало, как силы первого встречного. Отсюда проистекает, что, если мне случится справиться с каким-нибудь делом, я отношу это скорее за счет удачи, чем за счет собственного умения» (Кн. 1, 563).

* * *

«И действительно, что касается порождений моего ума, то, в чем бы они ни состояли, от меня никогда не исходило чего-либо такого, что могло бы доставить мне истинное удовольствие; одобрение же других нисколько не радует меня. Суждения мои робки и прихотливы, особенно когда касаются меня самого. Я без конца порицаю себя, и меня всегда преследует ощущение, будто я пошатываюсь и сгибаюсь от слабости» (Кн. 1, 564).

Монтень с воодушевлением писал о физической красоте, подкрепленной единством телесного и духовного: «Красота — великая сила в общении между людьми» (Кн. 1, 568). Но его она обошла стороной и не породила повода к высокомерию.

Был нанесен удар и по честолюбию, «ближайшему соседу самомнения». Оно было чуждо Монтеню и не могло «распалить» в нем «страсть».

«Я, — вполне определенно прозвучало его кредо