Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

Стремясь подчеркнуть приоритет нравственных принципов, их верховенство, значимость в обществе, Монтень критически отнесся к своим способностям и своей деятельности.

«Кроме того, — писал он, — что у меня никуда негодная память, мне свойствен еще ряд других недостатков, усугубляющих мое невежество. Мой ум неповоротлив и вял; малейшее облачко снижает его проницательность <…> какая-нибудь замысловатая пустяковина ставит его в тупик. В играх, требующих сообразительности, как, например, шахматы, карты, шашки и тому подобное, я способен усвоить лишь самое основное» (Кн. 1, 581).

Самобичеванием Толстой занимался всю жизнь — с отроческих лет до старости. В «Исповеди» оно приняло, как полагал Иван Бунин, гипертрофированный характер. Естественно, что Толстого не мог не привлечь самоанализ Монтеня. Откровение француза он принял к сведению, а свое внимание сосредоточил на таких аспектах главы «О самомнении», которые свидетельствовали не об умственном недомогании Монтеня, а о силе его разумного сознания. Каждый из четырех ниже цитируемых отрывков, отчеркнутый Толстым в этой главе, не оставит читателя равнодушным и позволит ему подумать над тем, как эти фрагменты текста связаны с главной темой главы и почему именно на них обратил свое внимание Лев Толстой.

Фрагмент 1. О самомнении реформаторов и счастье народа

Фрагмент текста, отчеркнутый Толстым:

«Худшее, на мой взгляд, в нашем нынешнем положении — это неустойчивость, это то, что наши законы, так же как наше платье, не могут закрепиться на чем-либо определенном. Чрезвычайно легко порицать пороки любого государственного устройства, ибо все, что бренно, кишмя кишит ими; чрезвычайно легко зародить в народе презрение к старым нравам и правилам, и всякий, кто поставит перед собой эту цель, неизменно будет иметь успех; но установить вместо старого, уничтоженного государственного устройства новое и притом лучшее — на этом многие из числа предпринимавших такие попытки не раз обламывали зубы. В своем поведении я не руководствуюсь соображениями благоразумия; я просто с готовностью подчиняюсь установленному в нашем мире общественному порядку.

Счастлив народ, который, не тревожа себя размышлениями о причинах получаемых им приказаний, выполняет их лучше, чем те, кто приказывают ему, и который кротко отдается на волю небесного круговращения. Кто мудрствует и спорит, тот никогда не оказывает безусловного и неукоснительного повиновения» (1876, 3, 88 / Кн. 1, 585).

Мысль Монтеня о естественном ходе жизни, об установленном «в нашем мире общественном порядке» и крестьянах, живущих по логике самой жизни и по воле «небесного круговорота», была близка Толстому. Русский писатель всегда относился с недоверием к тем, кто стремился «установить вместо старого, уничтоженного государственного устройства новое и притом лучшее». Любая революция для него была сопряжена со злом и насилием, не улучшающая жизнь людей, а приводящая к власти новых угнетателей, порой еще более жестоких, чем свергнутые ими цари и правительства.

Так у Монтеня самомнение личности переросло в самомнение рвущихся к власти тех или иных социальных групп. Толстой вместе с Монтенем не был на стороне тех, кто стремился насильственным путем уничтожить государственный строй.

Он, как и Монтень, знал, чем «счастлив народ».

Фрагмент 2. О неспособности признать другого умнее себя

Фрагмент текста, отчеркнутый Толстым:

«Не бывало еще на свете такого крючника или девки, которые не считали бы, что их ума для них достаточно. Мы готовы признать за другими превосходство в отваге, телесной силе, опытности, ловкости, красоте, но превосходства в уме мы никому не уступим. Что же касается доводов, исходящих у любого другого человека от простого здравого смысла, то нам кажется, что, взгляни мы на вещь с того же самого боку, и мы также не преминули б наткнуться на них. Знания, стиль и прочие качества, обнаруживаемые нами в чужих сочинениях, мы легко замечаем, если они превосходят наши. Другое дело — проявления самой человеческой мысли: тут каждый думает, будто и он способен на то же, и ему нелегко понять их значительность и каких трудов они стоят, если между ними и им нет огромного, скажем прямо — гигантского расстояния» (1876, 3, 89 / Кн. 1, 586).

Фрагмент 3. О чувстве меры и взгляде на себя со стороны

Фрагмент текста, отчеркнутый Толстым:

«Обычно можно услышать, что, оделяя нас своими благами, природа справедливее всего поступила при распределении между нами ума, ибо нет никого, кто бы не довольствовался доставшейся ему долею. Но разумно ли это? Кто пожелал бы заглянуть дальше отведенного ему, тому пришлось бы преступить пределы возможностей своего зрения. Я считаю свои взгляды правильными и здравыми, но кто же не считает такими и свои собственные? Одно из лучших доказательств этого — невысокая цена, которой я оцениваю себя. Ведь, если бы мои взгляды не были достаточно твердыми, их могло бы ввести в заблуждение то чувство любви и привязанности, которое испытывают к себе, чувство, и впрямь, исключительное, ибо я обращаю его почти целиком на себя и не растрачиваю на сторону» (1876, 3, 90. Кн. 1, 586).

Фрагмент 4. «наивысшее счастье» не в «просвещении своих душ», а в почести?

Фрагмент текста, отчеркнутый Толстым:

«…есть первое слагаемое порока, носящего название самомнения. Что до второго слагаемого, состоящего в чрезмерно низком мнении о других, то я, право, не знаю, удастся ли мне привести столь же убедительные доводы в свое оправдание. Впрочем, чего бы это ни стоило, решусь выложить все, каким оно мне представляется.

Возможно, что непрерывно поддерживаемое мной общение с мудростью древних и сложившийся во мне образ этих беспредельно богатых душ прошлого отвращают меня и от других, и от себя самого; быть может, мы и впрямь живем в век, не способный создать что-либо возвышающееся над самой что ни на есть посредственностью, но так ли, иначе ли, а я не знаю ничего заслуживающего подлинного восхищения. Правда, я не знаю людей с такой доскональностью, которая необходима, чтобы иметь право судить о них; но те, с кем мое положение чаще всего сталкивает меня, в большинстве своем, не утруждают себя чрезмерной заботой о просвещении своих душ; в их глазах наивысшее счастье — почести, и наивысшее совершенство — мужество» (3, 92 / Кн. 1, 588).

«Гнев проклятый, страданий без счета принесший…»

«Илиада» Гомера — это произведение о гневе и его трагических последствиях. Он