Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

– Что? Погибаем? Господи! Прости нас и помилуй! – завопила Глафира Семеновна, увидав мужа, приподнялась с дивана и рухнулась на пол.

Вопили и другие дамы, страдавшие морской болезнью, пробовали приподняться с диванов, но тут же падали. Кто был в силах, бежали из каюты наверх, задевая за палки, зонтики, баулы. Сделалась паника. Пароходная прислуга, ухаживавшая за больными, недоумевала и не знала, что ей делать. Николай Иванович поднимал жену. Рядом с ней какая-то дама в черном платье нервно билась в истерике, плакала и смеялась.

LXXI

О переполохе в каюте доложили капитану, стоявшему у руля. Сбежав в каюту в своем резиновом пальто, весь мокрый, он насилу мог успокоить пассажиров. С Николая Ивановича и Конурина были силой сняты спасательные круги. Капитан что-то долго говорил им по-итальянски, грозил пальцем, указывал на небо, но они, разумеется, ничего не поняли. Глафира Семеновна во время речи капитана кричала ему по-русски:

– Изверг, злодей, душегуб! Вешать надо таких капитанов, которые тащат пассажиров на верную смерть!

Капитан тоже, разумеется, не понял ее, указал еще раз на небо и торжественно удалился из каюты.

Контролер с пароходной прислугой приводили в чувство впавшую в истерику даму в черном платье. Он давал ей нюхать нашатырный спирт, поил ее сельтерской водой с коньяком. Около дамы в черном платье, оказавшейся немкой, суетился и англичанин в шотландском клетчатом пиджаке и на ломаном, ужасном немецком языке доказывал ей, что она должна не расстегивать свой корсаж, а, напротив, застегнуться и даже перетянуть ремнем свой желудок, ежели хочет не страдать морской болезнью. Он даже начал демонстрировать, как это сделать, отстегнул от бинокля ремень, сильно перетянул им себя поверх жилета, но вдруг остановился, выпучив глаза, приложил ко рту носовой платок и, шатаясь, поплелся к лестнице, дабы выбраться из каюты. С ним сделалась морская болезнь.

Николай Иванович был около жены. Морская болезнь не брала его. Он все еще крепился и умоляющим голосом упрашивал стонущую жену:

– Глаша, голубушка, потерпи еще немножко. Ведь уж скоро приедем в Неаполь. Земляк! Скоро мы будем в Неаполе? – обратился он к контролеру.

– Судя по времени, должны прийти через три четверти часа в Неаполь, но ветер дует прямо на нас. Час времени во всяком случае пройдет.

– Еще час, еще час мучений! – продолжала стонать Глафира Семеновна. – Ах, живодеры, живодеры! Бандиты! Разбойники!

– Сударыня, да попробуйте вы как-нибудь выйти на палубу. Я уверен, что свежий ветер и брызги воды освежат вас, – подскочил к ней контролер, оставляя даму в черном платье. – Дайте вашу руку, обопритесь на меня, и я проведу вас.

– Не подходи, не подходи, душегуб! – взвизгнула лежавшая на диване Глафира Семеновна и пихнула контролера ногой.

А ветер между тем все крепчал и крепчал. Качка усиливалась.

Через полчаса в каюту спустился Конурин. Голова его была повязана носовым платком.

– Берег! Берег! – радостно восклицал он. – Виден Неаполь!

Но его так шатнуло, что он повалился на пол и встал на колени перед сидящим, расставя ноги, седым англичанином, сосущим лимон.

– Господи Боже мой! Эдакая качка, а он чудит, – пожал плечами Николай Иванович, взглянув на голову Конурина. – Что это ты платок-то надел?

– Шляпу сдунуло ветром. Выглянул за борт, а она – фють! Теперь акула какая-нибудь в моей шляпе щеголяет. Успокойтесь, матушка, голубушка… Придите в себя… Сейчас берег, сейчас мы остановимся, – обратился Конурин к Глафире Семеновне.

Англичанин в шотландском пиджаке вернулся в каюту бледный, с помертвелыми синими губами, с посоловелыми слезящимися глазами. Он сел и стал щупать пульс у себя на руке, потом расстегнул жилет и сорочку, засунул себе под мышку градусник для измерения температуры тела, через несколько времени вынул этот градусник и, посмотрев на него, стал записывать что-то в записную книжку.

Прошло полчаса, и пароход начал убавлять пары. Колеса хлопали по воде медленнее и наконец совсем остановились, хотя качка и не уменьшалась. Среди завывания ветра и шума волн вверху на палубе слышна была команда капитана и крики пароходной прислуги, бегавшей по палубе. Вскоре раздался лязг железных цепей, что-то стукнуло и потрясло пароход. Кинули якорь. Пароход остановился в гавани, но его продолжало качать.

Конурин, бегавший наверх, снова сбежал в каюту и сообщил:

– Приехали… Остановились… Сейчас на лодки спускать нас будут.

– Ну слава Богу! – простонала Глафира Семеновна и, собрав все свои силы, поднялась с дивана и стала приводить свой костюм в порядок.

Встрепенулись и англичане, развязывая свои пледы, чтобы закутаться ими от лившего на воздухе дождя. Два-три пассажира бросились наверх, но тотчас же вернулись назад и, размахивая руками, с жаром рассказывали что-то по-итальянски другим пассажирам. Прислушивавшийся к их разговору англичанин в шотландском пиджаке посмотрел на свой барометр, покачал головой и процедил какие-то английские слова сквозь зубы. Николай Иванович и Конурин, поддерживая с двух сторон Глафиру Семеновну, вели ее к выходу. С лестницы сбежал контролер и остановил их.

– Нельзя, господа, сойти с парохода… Вернитесь… – сказал он.

– Что такое? Почему? Отчего? – засыпали его вопросами Ивановы и Конурин.

– Ветер очень силен, никакая лодка не может пристать к пароходу, чтобы везти вас на берег. Да ежели бы и пристала, то опасно ехать в ней, опрокинуться можно. И в гавани страшные волны.

– Господи! Что же это такое! – взвизгнула Глафира Семеновна. – У берега, совсем у берега – и сойти нельзя.

– Надо подождать, пока ветер утихнет. Небо как будто бы разъясняется, на востоке уж показалась синяя полоска. Присядьте, сударыня, придите немного в себя, теперь уж не так качает. Мы стоим на якоре, – обратился он к Глафире Семеновне, балансируя на ногах, чтоб не упасть.

– Что вы врете-то, что вы врете, бесстыдник! Еще хуже качает, – отвечала она, падая на диван.

– Ну, Капри, чтобы тебе ни дна ни покрышки! – разводил руками Конурин и спросил: – Когда же наконец, черт ты эдакий, мы можем попасть на берег?

– Да что вы сердитесь, господа! Ведь это же не от нас, не мы виноваты, а погода, стихия, ветер, море… Стихнет немножко ветер через четверть часа, и мы вас спустим с парохода через четверть часа. Полчаса, я думаю, во всяком случае еще придется подождать на пароходе.

– Полчаса? Еще полчаса! Изверги! Людоеды! Палачи! – кричала Глафира Семеновна.

Но качка действительно уже была слабее. Завывания ветра становились все тише и тише. Глафира Семеновна могла уже сидеть. Конурин собирал свои ветви с апельсинами. Николай Иванович оторвал один апельсин и подал его жене. Она сорвала с него кусок кожи и принялась сосать его. Наверху пароход давал усиленные свистки. Прошло с час. Стемнело. На пароходе зажгли огни. Качка была уже совсем ничтожная. Наконец в каюту прибежал контролер, выкрикнул что-то по-итальянски и, обратясь к Конурину и Ивановым, сказал:

– Пожалуйте на берег. Капитан вытребовал свистками паровой катер, и на нем можно переехать с парохода на берег в безопасности.

Глафира Семеновна от радости даже перекрестилась.

– Ну слава Богу! – произнесла она.

Все засуетились и бросились бежать из кают наверх. Николай Иванович вел жену. Конурин шел в платке на голове, с кораллами на шее и держал в объятиях целый лес апельсинных ветвей с плодами.

Когда паровой катер с пассажирами, снятыми им с парохода, пристал к пристани, Глафира Семеновна сказала мужу:

– Довольно с этим противным Неаполем… Завтра же едем в Венецию.

– А ты говорила, Глаша, что здесь есть еще какая-то Собачья пещера замечательная, – возразил было Николай Иванович.

– Довольно, вам говорят! Не желаю я здесь больше оставаться! Сегодня отлежусь и завтра вон из Неаполя! – строго повторила она.

– Ах, кабы в Питер к жене поскорее, сударушка! Бог с ней и с Венецией! – вздыхал Конурин.

LXXII

Уже вторые сутки Ивановы и Конурин сидели в поезде, мчащемся из Неаполя на север и везущем пассажиров в Венецию. Из Неаполя они выехали на следующее же утро после злополучной поездки на остров Капри. Морская болезнь дала себя знать, и Глафира Семеновна села в поезд совсем больная. Николай Иванович предлагал ей остаться еще на денек в Неаполе, дабы прийти в себя после