Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

создали идеологическую основу Британскому единству, породив одновременно «нацию без ее истории». И лишь в конце XVIII в. и в XIX столетии, уже в постпросветительской Шотландии, появится Вальтер Скотт, который вместе со своими сподвижниками «создаст» историю шотландской нации, романтизированную, полную патриотических символов, но укорененную в идеях просветителей. В этом смысле в Шотландии грань между Просвещением и романтизмом была, как нигде в Европе, зыбка[799].

Благодаря Просвещению шотландское чувство национальной идентичности в XVIII в., хотя и было достаточно сильным, однако по природе своей, за исключением редких случаев, как правило, спровоцированных, не являлось антианглийским. Это была концентрическая лояльность, не противостоящая британской идентичности, а пытающаяся найти в ней свое место. И даже радикальное движение 1790-х гг. было связано с попыткой демократизации общества посредством расширения патриотического языка, при этом подчеркивалось, что Шотландия благодаря унии приобщилась к достижениям английского демократического прошлого и стремится адаптировать эти британские свободы. Благодаря Дэвиду Юму и его сподвижникам-просветителям, последовательно доказывавшим, что сущность человека заключается в том, чтобы, освобождаясь от мифов, в том числе и навязанных историей, видеть мир таким, каков он есть, шотландцы конструировали новую мифологию, отличную от той, которая была характерна для подавляющего большинства европейских государств-наций. В их исторических построениях Арбродская декларация не упоминается не только потому, что большинство из них были убежденными англофилами, но и оттого, что историю они рассматривали в современном им контексте, где уния Англии и Шотландии была проявлением рациональности мира Modernity. В этом процессе становления современного мира, верил Юм, Шотландии отведено особое место. Сказав однажды, что «свобода есть совершенство гражданского общества», мыслитель верил и в то, что «власть должна быть признаваема уже в силу своего существования». В этом парадоксе, очевидно, заключено и отношение к свободе Шотландии, которая может существовать лишь в рамках британского могущества, определяющего прогрессу и направление, и границы.

«Банальный юнионизм», основа которого была заложена шотландскими просветителями, наиболее полно способен описать историческую культуру Британии периода после парламентского объединения, породившего сложную проблему совмещения национализма и юнионизма. Если, используя термин «банальный национализм», чаще всего имеют в виду такой национализм, который настолько явен, что не нуждается в демонстрации, и такая форма национального сознания присуща стабильно существующим нациям-государствам, где идея нации не подвергается угрозе, а принадлежность национальности не оспаривается ни властями, ни гражданским обществом, а потому не требует дополнительной артикуляции, то «банальный юнионизм» имеет столь же общественное, сколь и исследовательское значение. При этом «банальный юнионизм», очевидно, содержит в себе несколько уровней. Наиболее очевидный – это юнионизм, связанный с осознанием очевидных благ, которые Шотландия получила в составе Великобритании. Это представление было вполне очевидно для Дэвида Юма, поскольку уже в 1750-е гг. блага вхождения Шотландии в состав Британии были очевидны. Но был и другой, более глубокий уровень амнезии, связанный с «банальным юнионизмом». Некоторые шотландцы предпочитали отбросить идею шотландскости, порой – даже мультинациональную сущность британского единства. Одним из них также был Дэвид Юм, который считал себя англичанином и свою историю Великобритании превратил в «Историю Англии». Молчание, хранимое шотландскими просветителями о прошлом Шотландии, является наиболее ярким свидетельством живучести юнионисткой традиции.

Заложенная просветителями идея юнионизма и мягкой лояльности, сочетавшей и национализм, и юнионизм, стала фактором современной шотландской интеллектуальной культуры, в которой идея концентрической лояльности сказывается на уровне историописания и массового сознания. По мнению К. Смаута, шотландского королевского историографа, Шотландия – древняя нация-государство, рожденное в боях за независимость XIV в., разбавленное униями 1603 и 1707 гг. и произведшее якобитские волнения[800]. В более широком британском контексте исследование Тома Нейрна «Распад Британии» наиболее авторитетно[801]. С марксистских позиций, и вводя новые категории, он объясняет этот распад волной модернизации, в которой чужеродная буржуазная интеллигенция повсюду в Европе разрушала древние монархии и одновременно способствовала рождению националистических чувств. Однако к шотландцам это относится лишь в незначительной мере, так как они являются скорее субъектом, а не объектом этого процесса, поскольку северную Британию вряд ли можно считать объектом английского воздействия, но скорее – частью агрессивно развивающегося центра, а, значит, частью метрополии, а не периферии. Шотландский торговый класс, пользующийся благами империи, процветал на протяжении двух столетий, и только в первой половине XX в., когда стали ощутимы центробежные тенденции, а империя начала клониться к закату, начали формироваться националистические чувства среди шотландской буржуазии и формироваться сепаратистские настроения.

Политическая экономия была еще одним из важнейших направлений шотландской просветительской мысли, в рамках которой все, чего достигли шотландцы к XVIII в., рассматривалось как результат развития экономической мысли. Шотландские просветители подходили к анализу развития политической экономии посредством двух старых традиций политической мысли – критики коммерции, с точки зрения классического и гражданского гуманизма, и теории естественного права, в рамках которой права на собственность и коммерческий обмен признавались одними из основополагающих. Однако и Юм, и Смит, и сэр Джеймс Стюарт по-разному объясняли эти принципы и их значение в развитии шотландской экономики, но при этом все они верили в свою роль, заключавшуюся в том, чтобы донести до широких слоев идею экономического прогресса и мысль о необходимости умеренного влияния правительственной политики на развитие общества.

Дэвид Юм и здесь оставил заметный след, выпустив в 1752 г. эссе «Политические рассуждения», написанное, очевидно, в качестве ответа на современную французскую политическую экономию, и в частности на эссе Жана-Франсуа Мелона, опубликованное впервые в 1734 г. и переиздаваемое в 1734 и в 1740- 1750-х гг. Критикуя модель Мелона, основанную на идее о том, что в экономике главную роль играет сельское хозяйство, подчиняющее все остальные отрасли экономики, Юм высказывает мысль, согласно которой обмен и торговля не менее значимы для общественного развития, а деньги и кредит являются инструментами развития торговли[802]. А. Смит в «Здоровье нации» поддерживает идеи Юма, критикует физиократов за их переоценку роли сельского хозяйства. Несмотря на различные подходы и вопросы, с которыми шотландские просветители подходили к анализу общества, их бесспорный вклад заключается в том, что они заложили основы теории прогресса, которую отстаивали, приводя примеры и из истории, и из современности.

Вместе с тем, шотландское Просвещение продемонстрировало, что, наряду с важностью идеи патриотизма, выраженной в юнионизме, и прогресса, воплощенного в стремлении к развитию экономических отношений, божественное провидение занимало также не последнее место в иерархии интеллектуальных просветительских концептов. Традиционный подход к эпохе Просвещения и к осмыслению просветителями человеческой и общественной природы акцентирует внимание на секулярном характере мировоззрения XVIII в. Антиклерикальные выступления Вольтера и его сподвижников создали в представлении исследователей XX в. картину полного отвержения религии, ортодоксального христианства и священников, на смену которым пришли разум, деизм и