Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

– работа, которая должна была бы называться «История Британии», у Юма называется «История Англии». Объяснение этого в том, что философ, как и многие его шотландские современники, не желал признавать шотландскую историю как нечто самостоятельное и цельное. Отказывая шотландскому прошлому в праве на существование, что могло послужить основой современных свобод, Юм логически должен был завершить тем, что признать исключительную важность древних английских конституционных установлений для современной ему ганноверской Британии. Британская история поневоле становилась англобританской, и Юм подробно останавливался на тех английских институтах, которые, по его мнению, определяли облик современности, не находя в этой действительности места для шотландцев[792]. Важно было и то, что в своем тексте Юм пытался объединить социальную, культурную и литературную историю, однако в этом его намерения были реализованы не всегда, «История Англии» – это в большей мере политическая история.

Дэвиду Юму, в отличие от многих его современников, было хорошо известно, что союз 1707 г. в равной степени расширял возможности шотландцев в сфере экономики, и в конкуренции на колониальных рынках, а также защищал все то, что было им так дорого – жизнь, свободу и собственность. Неожиданным открытием для философа было лишь то, что шотландцы в своей повседневной жизни легко могут обходиться без привычных им властных учреждений и в первую очередь – без парламента. Вместе со своими коллегами по интеллектуальному цеху Юму предстояло познать все преимущества единого государства, которое стояло у истоков социальных и экономических перемен, произошедших в Шотландии просветительского века.

Хотя мыслителю не пришлось стать свидетелем того, как обсуждалась и принималась уния, однако на период его молодости пришлась пора якобитского движения, в результате подавления которого процесс объединения Англии и Шотландии стал необратим. Для многих шотландцев 1740-е гг. были временем, когда решалась судьба их родины. Однако в равной степени справедливо и другое. Период между заключением договора 1707 г. и подавлением последнего якобитского восстания 1745–1746 гг. в одинаковой мере был и экспериментом, и приключением. Приключением потому, что уния 1707 г., лишившая Шотландию традиционных политических легислатур, мало что оставила ей с точки зрения политических институтов, и никто в теперь уже единой Британии не задавался вопросом о том, как Шотландия будет управляться. Эксперимент же заключался в том, что подобного опыта формирования дуалистической нации в истории еще не было. Шотландия стала первой европейской нацией, которая и получала защиту в лице сильного государства, и сохраняла свободу развития и колониальных инициатив. И последующее столетие доказало обоснованность этого эксперимента – шотландцы не только приумножили свои экономические богатства, но и сохранили чувство национальной идентичности.

Британия XVIII в. была, по словам Джонатана Свифта, подобна «кораблю с двойным днищем», и основа этого дуализма была заложена унией. И, хотя к середине столетия Просвещения непосредственные положительные результаты унии еще были слабо ощутимы, среди шотландцев, особенно в среде образованной элиты, сформировался концепт «долгосрочных результатов» союза. С точки зрения долгосрочной перспективы, как ее рассматривал английский экономист Джон Кейнс, «мы все мертвы», однако шотландцы были далеко не столь пессимистичны в оценках будущего. По мнению Дэвида Юма, те экономические сложности, с которыми нация столкнулась в середине XVIII в., компенсируются радужной долгосрочной перспективой союза с Англией. Именно категории долгосрочной перспективы, такие как «со временем», «в целом» и «в равновесии», стали излюбленными сантиментами просветительски настроенных шотландских философов. В гораздо большей степени, чем многим мыслителям из других стран Европы, им была понятна сложная природа современного государства, в основе которой переплетались представления о человеческой натуре и силах, лежащих в основе ее развития. Представления об общественном устройстве также глубоко интересовали шотландских философов, задавшихся вопросом об истоках современных им потрясений.

Дэвид Юм принадлежал к тому второму поколению интеллектуалов, для которых англо-шотландское объединение представлялась неизбежным событием, лишний раз демонстрировавшим «разумность» истории.

К 1740-м гг. коммерциализация Шотландии стала очевидна, и Глазго и Эдинбург были не просто вигскими городами, хранившими верность новой династии, но и экономическими и культурными центрами Шотландии, для которых связи с Англией были жизненно важны. И если поколение интеллектуалов первых десятилетий XVIII века, вроде Уильяма Питмеддена, должно было бороться и отстаивать идеалы унии, то Дэвид Юм и близкие ему шотландские мыслители должны были объяснять ее закономерность. Когда Уильям Робертсон в своей «Истории Шотландии» в 1759 г. написал, что «уния объединила две нации, создав единый народ и устранив различия, существовавшие на протяжении многих поколений…», он тем самым выражал идеи целого поколения шотландских просветителей.

Дэвид Юм был одним из тех, кто сформировал историческое сознание шотландцев, в основе которого лежит смягченный юнионизм, заключающий представление о том, что быть шотландцем означало одновременно и быть британцем. В интеллектуальной жизни XVIII и XIX столетий унии и шотландской национальности уделялось не очень много внимания. Шотландское Просвещение, озабоченное, главным образом, вопросами моральной философии, а также проблемами взаимоотношений государства и общества, не слишком концентрировалось на проблемах национальной идентичности, и это «молчание» является красноречивым свидетельством того, что юнионистская традиция безвозвратно была усвоена шотландскими интеллектуалами. Молчание подобного рода является показателем жизненности «банального юнионизма» – британцы предпочитали сохранять амнезию по поводу прошлого частей, вошедших в состав единой Британии. Свидетельства этого юнионизма сохраняются в исторической и в политической культуре Британии и по сей день.

При этом юнионистские сантименты вовсе не отрицали критицизма по отношению к Англии, принимавшего часто не только дискурсивные формы, но и реифицирующиеся в повседневных практиках. Дэвид Юм, подобно многим своим современникам, опровергал представление, согласно которому англо-шотландское объединение представлялось шагом на пути к «английской империи». Результатом такой критики порой становилась англофобия, и тогда лояльный юнионизм оборачивался столь же лояльным национализмом. При этом в обоих случаях предметом лояльности была Британия. И в этом смысле Дэвид Юм в равной степени выглядит и юнионистом, и националистом. Мыслитель, который был сторонником не просто унии, но поддерживал англизацию Шотландии, проходившую в XVIII веке, критиковал непросвещенных «варваров, которые населяли берега Темзы»[793], за то, что они находятся в плену у опасной политической мифологии и не извлекают уроков из просветительской философии.

Из этой борьбы юнионизма и национализма проистекает и то чувство неприятия, с которым шотландцы сталкивались в Лондоне. Юм написал своему другу Гилберту Элиоту в 1764 г.: «Некоторые ненавидят меня, потому что я не виг, другие – оттого, что не христианин, и все – потому что я шотландец. Можно ли серьезно говорить, что я стану англичанином? Я или Вы англичане? Будут они нас считать англичанами?»[794]. Но Юм одновременно был и тем человеком, который сказал: «Лондон – столица моей страны», и иронизировал по поводу своего провинциального происхождения. Тоска по древнему прошлому