Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

британском величии. И английское, и особенно столичное мнение было, как правило, позитивно настроено по отношению к шотландцам, за исключением редких случав скоттофобии 1760-х гг. Однако не всегда англичане делали это охотно, в чем проявлялось чувство превосходства, о котором южане все время не хотели забывать – стремление, менее заметное с годами, но не менее обидное для шотландцев. Шотландцы часто рассматривались как те, кто пользуется благами и при этом обладает своими особенностями – региональными, социальными, политическими. В этом смысле байроновская скоттофобия, несмотря на шотландскую кровь, текшую в его жилах, показательна не только с точки зрения ее массового распространения, но и как свидетельство постоянно продолжающихся насмешек.

Тем не менее, возможно, самый важный результат XVIII столетия заключался в том, что о «шотландскости», несмотря на постоянные насмешки, заговорили в других терминах. Если на протяжении первого столетия после заключения унии двумя чертами шотландцев, подвергавшимся постоянным нападкам и критике, была бедность и низкопоклонство, якобы присущие им, что объяснялось скромным материальным положением страны и господством патронажных практик, которые обязывали поддерживать друг друга, даже находясь вне страны, то XIX в. принес свои изменения. Экономическая трансформация и так называемые улучшения сделали бедность менее заметной, в определенной степени за счет удаления ее в другие части империи посредством эмиграции. И сами шотландцы, что, возможно, еще более важно, никогда уже не говорили о себе как о бедной нации. Низкопоклонство же, основанное на верности прежним связям, преодолевалось за счет изживания традиционных политических практик, что в значительной степени стало возможно в результате реформ XIX в.

Миграция стала тем, что, вероятно, наиболее заметно сказалось на всех изменениях. Массовое перемещение шотландцев в Англию, особенно в конце XVIII и в начале XIX вв., что было связано с активизацией и расширением английской экономики. Многие из приехавших не находили того, чего искали на юге. Статистика бродяжничества в конце 1823 г. показывает, что шотландские нищие значительно преобладали над ирландскими в восточных графствах, а также в графствах к югу и к западу от Лондона. Правда, вскоре эта статистика кардинально изменится в связи с массовым наплывом ирландцев, спасающихся от голода, которые будут стремиться попасть даже в северные регионы, такие как Нортумберленд. И этот массовый приток сделает шотландцев менее приметными на фоне ирландцев, и даже те, кто ранее считал их «чужаками», в 1830-е гг. нашел новый объект для нападок. Как бы то ни было, этот процесс совпал с исчезновением образа шотландцев как варваров и льстецов, пресмыкавшихся перед своими нобилями, но был заменен более соответствующим времени образом расчетливых и корыстолюбивых торговцев – имидж, который на протяжении XVIII в. встречался очень редко.

Эта скупость становится лейтмотивом в английских оценках шотландцев, которые встречаются в XIX в. Возможно, источником этого стали и сами шотландцы, для которых стало делом чести сохранить «благоразумную» экономику, которая так долго была недостижимым идеалом и являлась предметом пристального внимания и обсуждения философов эпохи Просвещения. Как писал в 1816 г. шотландский естествоиспытатель, сам иммигрировавший в Англию, из десяти человек, которые с удовольствием порассуждают об экономике, один будет ирландцем, два англичанами и семеро шотландцами[778].

Связь с Лондоном позволяла придать шотландской идентичности новую форму – не разрушить национальное самосознание, но сделать его более концентрированным и ориентированным не только внутрь, но и вовне. Только очутившись в столице в период, когда противоборство между шотландскостью и британскостью было чрезвычайно остро, жители севера не только на практике могли испытать удачу, но и почувствовать отношение к себе тех, кто на протяжении многих столетий считался врагом. Этот процесс мог быть реализован только потому, что параллельно с развитием шотландской идентичности, формировалось и чувство «британскости». Британская идентичность шотландцев была не просто результатом того, что они жили в столице, но и оттого, что шотландцам приходилось довольно много путешествовать по стране – чего стоил один только путь из Эдинбурга в Лондон, в XVIII в. занимавший несколько дней и связанный с многочисленными неудобствами. Несмотря на то, что английское отношение к шотландцам в XVIII в. являлось типичным примером идентичности метрополии в период трансформации, в этой идее британскости нашлось место и шотландской национальной идентичности. И сами шотландцы считали себя равными в правах в рамках этой Британской империи.

Глава 4

Шотландское Просвещение: создавая новую идентичность

Ежедневно, кроме воскресенья, в восемь часов поутру из Глазго в Эдинбург отправлялась почтовая карета. Нагруженная корреспонденцией и пассажирами, она совершала свое регулярное путешествие, проходящее через фермы и деревни Ланаркшира и Западного Лотиана, останавливаясь в средине пути, что, как правило, случалось глубокой ночью. Это был один из всего лишь двух регулярных маршрутов в Шотландии XVIII в., и в 1760-е гг. путь, который сегодня продолжается около часа, занимал более суток. Однако путешественники, подобные Адаму Смиту, прибывали в Эдинбург в полдень, что позволяло им проводить в столице всю вторую половину дня, ужинать с друзьями и коллегами, и возвращаться в Глазго к вечеру следующего дня. Не только Смит пользовался такой возможностью. Химик Джозеф Блэк, политический философ Джон Миллар и многие другие интеллектуалы из Глазго регулярно совершали подобные путешествия. На протяжении более, чем сорока лет эта почтовая карета была осью, связывающей две опоры шотландского Просвещения, Глазго и Эдинбург.

* * *

Хотя термин «шотландское просвещение» был впервые употреблен в 1900 г. Уильямом Робертом Скоттом, то, что это понятие подразумевало, стало изучаться еще веком ранее в биографиях людей, без кого интеллектуальную историю Шотландии XVIII столетия представить невозможно. К полномасштабному же изучению шотландского Просвещения исследователи обратились лишь в середине XX в., когда между двумя наиболее известными экспертами в этой области, Хью Тревор-Роупером и Дунканом Форбсом, разгорелся спор о природе этого интеллектуального и социального феномена в Шотландии. Д. Форбс в 1960-1970-е гг. выпустил целую серию работ об интеллектуальном климате Шотландии XVIII в., и его коллеги были благодарны ему не только за интерес к шотландскому Просвещению, но и в целом за то, что в 1960-е гг. он открыл новую эпоху в развитии интеллектуальной истории. Для исследователя шотландское Просвещение было интеллектуальным феноменом, творческая мысль которого была сосредоточена на изучении общества и его развития. Исследователь также обращал внимание на космополитический характер движения – его рамки далеко выходили за пределы собственно Британии. Тревор-Роупер придерживался идеи о том, что непосредственно шотландское Просвещение было стимулировано как континентальными идеями, так и внутренним беспрецедентным экономическим и социальным развитием, которое Шотландия пережила в XVIII в., и именно это сделало «общественный прогресс» главным предметом внимания шотландских философов-просветителей[779].

Первые исследователи, обратившиеся к истории Просвещения в