Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

на Флит-стрит, был также и научным обществом, где дискутировались современные открытия и достижения, и перед ужином гостям обычно представлялся свежий номер газеты, подготовленной членами сообщества. Второй, «питейный клуб», собиравшийся каждый второй четверг неподалеку от Собора Святого Павла, включал в себя не только представителей медицинских занятий, но также и других профессионалов, таких, как, например, Роберт Срэндж, шотландец, в молодости якобит, а теперь мирный художник, изготавливающий гравюры для научных изданий. Пожалованный рыцарским званием за свой вклад в развитие искусства, он прославился участием в подготовке гравюр для наиболее известной научной работы Уильяма Хантера «Анатомия беременной человеческой матки», изданной в 1774 г.

Средства, которыми исследователи XVIII в. добывали материал для своих открытий, были далеки от совершенства. В частности, ввиду подозрительно большого количества трупов женщин на последних месяцах беременности, попадавших на анатомический стол к Уильяму Хантеру и некоторым его коллегам, британский историк Дон Шелтон выдвинул версию о том, что именитый врач, а также его брат Джон Хантер был тайным заказчиком т. н. «анатомических убийств» или, по меньшей мере, проявлял преступное (исходя из современных представлений о научной этике) равнодушие к происхождению трупного материала, использовавшегося им в анатомических исследованиях. Сегодня вопрос о подлинной виновности Хантера, широко дискутируемый после публикации статьи Д. Шелтона в февральском номере «Журнала Королевского медицинского общества» за 2010 г.[755] остаётся открытым.

Роберт Майлн, архитектор, выходец из Шотландии и брат Джона Хантера, также был близок к этому кругу. Он в полной мере воспользовался шотландским патронажем, установленным в интересах лондонских докторов-шотландцев, посредством гражданских институтов и сообществ, в которых люди, подобные Хантеру и Питскарну, обладали большим авторитетом. В 1770 г. Майлн начал работу над проектом одной из лондонских больниц, основанным на передовом дизайне, «консультируясь при этом с одним из передовых гинекологов современности». Среди его покровителей было много урожденных лондонцев, и в своей последующей карьере на поприще социальных и институциональных преобразований в британской архитектуре, опираясь на их поддержку, он внес значительный вклад в проекты водной инженерии, строительство мостов, систем предупреждения пожаров. Эти заслуги были в полной мере оценены, что выразилось в торжественной церемонии его погребения в 1811 г. в Соборе Святого Павла. Тобиас Смоллетт, романист, впервые прибывший в Лондон в 1739 г. для того, чтобы делать карьеру хирурга, также был одним из представителей этой когорты шотландских медиков в Лондоне.

Многие шотландцы в Лондоне, такие как Уильям Хантер и Уильям Питскарн, люди высокообразованные, являлись членами сообществ и клубов не в последнюю очередь, видимо, от того, что были неженаты. Другие, прибывшие в Лондон, оставили свои семьи в Шотландии, где цены на семейное жилье были гораздо ниже столичных расходов, а, кроме того, такое одинокое существование способствовало сохранению части доходов, которые присутствие женщины делало несравненно выше. Эти шотландцы присоединялись к обществу таких же одиноких, как и они, в кофейнях и иннах, где, как убедительно просчитал Босуэлл, гостеприимство и пиршество стоило гораздо дешевле, чем дома[756].

Другие шотландцы, такие как Роберт Майлн или Джон Хантер, были женаты на женщинах из лондонского света, хорошо знавших столицу и не просто бывших талантливыми ассистентками, но и способствовавших более активной интеграции своих мужей в столичное общество. Анна Хоум Хантер (1742–1821 гг.) родилась в Берикшире и была дочерью военного хирурга, а часть ее детства, до того, как семья перебралась в Лондон, прошла в Халле, что в графстве Йоркшир. Она обручилась с Джоном Хантером, когда тот служил в армии, и эта помолвка длилась целое десятилетие, пока пара не обвенчалась. Это было время, когда Джон Хантер в полной мере использовал собственные связи и контакты своей возлюбленной для того, чтобы продвинуться по служебной лестнице, прежде чем в сорок с лишним лет от роду осесть, обзаведясь медицинской практикой в столице. Помимо того, что Анна была верной спутницей и поддержкой Хантера, она оставила своей след и в поэзии, издав сборник стихов «Лесных цветы», публиковавшийся в «Эдинбургском журнале» в 1765 г., что сделало ее знаменитой не только в Шотландии, но и среди лондонских поэтов. Но, несмотря на то, что она всячески лелеяла свою шотландскую идентичность, она считала себя лондонцем, так же, как и ее родственники, когда-то приехавшие из Шотландии.

Ко второй половине XVIII столетия, в эпоху массовой миграции шотландцев в Лондон, шотландские клубы и общества были значительно англизированы, а шотландцы в Лондоне все чаще предпочитали браки с коренными англичанками. Выходцы из слоев шотландской аристократии порой долго подбирали себе пару из высших сфер английского общества, те же, кто был пониже статусом, но был близко знаком со столичной жизнью, старались следовать их примеру. Сэр Хьюго Далримпл, член парламента и выходец из Северного Берика, женился в июле 1743 г. на Маргарет Сэйнтхил, дочери богатого лондонского торговца, что принесло ему шесть тысяч фунтов стерлингов дохода, плюс в будущем обеспечило еще две тысячи после смерти его тестя[757]. Несмотря на счастливый брак, оборвавшийся из-за ранней кончины Маргарет в 1749 г., Хью беспокоило то, что об этом союзе думают его земляки. Свою жену он упрекал порой в том, что она не любит Шотландию, а это может его «рассорить с теми джентльменами, которые с подозрением относятся к Англии и ко всему английскому народу»[758]. Дети четы Далримпл оставались в Лондоне и после смерти матери, воспитывались и получали образование под пристальным надзором семьи Сэйнтхилл, в то время как их отец, воплощая пример типичного шотландского члена парламента, разрывался между лондонскими политическими делами и проблемами шотландского поместья. После смерти старшего брата Хью наследовал родовое поместье и женился на своей кузине из среды шотландского джентри. К тому времени он был полностью англизирован, как и многие потомки шотландцев, перебравшихся на протяжении XVIII в. в Лондон и считавших, что принятие ими английских манер и норм поведения будет способствовать карьере и интересам. И хотя целый ряд современников считал, что шотландцы, лишь достигнув успеха, стремились вернуться на родину, Т. Смоллетт, один из наиболее информированных обозревателей XVIII столетия, утверждал, что «ни один из двух сотен, покинувших Шотландию, никогда не вернулся в свою страну»[759].

Для некоторых семей англизация действительно выглядела как неотвратимый процесс, и в то же время она зависела от индивидуального выбора и обстоятельств. Большая часть, если не все шотландцы, стремилась сохранять связи с диаспорой в Лондоне, как это было заведено наиболее знатными представителями шотландского общества. Некоторые всячески старались подчеркнуть эту связь с родиной и сохраняли деловые контакты с теми, кто остался к северу от границы. Так поступал, например, Роберт Адам, перебравшийся в Лондон и пользовавшийся покровительством знатных