Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

ответчиков по уголовным делам. Кроме того, в Лондоне просветительского века было значительное число знаменитых шотландцев, вроде Флоры Макдоналд, которая была «подобна сенсации», и, когда она освободилась из лондонской тюрьмы в 1747 г., сам принц Уэльский пожелал с ней встретиться. Кроме того, среди лондонских знаменитостей не редкостью были шотландские философы, известные офицеры, принимавшие участие в хайлендерских кампаниях, а также другие образованные знаменитости из Каледонии, позволившие в начале XIX в. сформироваться таким явлениям как «шотландские журналы, шотландский маньеризм, шотландская храбрость, шотландское гостеприимство, шотландская логика. Просто удивительно, что герцог Веллингтон не был шотландцем!»[747].

Относительный успех шотландцев в Лондоне связывался с тем, что они происходили из образованных и обладающих профессиональной квалификацией слоев населения, в которых значительную долю составляли интеллектуалы и предприниматели. Многие из них были те, кто на короткий срок прибывали в столицу, а большую часть жизни проводили в разъездах между Лондоном и Эдинбургом или Глазго в поисках карьеры или возможностей разбогатеть. Некоторые из них в конечном счете принимали решение осесть в столице окончательно, перевезя сюда домочадцев или обзаведшись английской семьей.

Такой переезд мог являться источником персональной и психологической травмы, в том случае, если мигрантам не удавалось овладеть тем механизмом, который бы способствовал смягчению смены социального контекста и мог привести к успешной ассимиляции. Для того чтобы достичь успеха в этом процессе интеграции, шотландцы в Лондоне должны были стать частью миграционной социальной сети и быть способны использовать социальные связи в поисках необходимой информации, влияния, конструирования новой идентичности в целях продвижения собственных способностей. Используя терминологию современной социальной и экономической теории, шотландская диаспора в Лондоне характеризовалась наличием коллективного общественного капитала, позволявшего отдельным социально незащищенным мигрантам усилить свои позиции, благодаря комплексу благ, основанных на общих ценностях и доверии. Этот процесс имел глубоко социальный характер, поскольку происходил из осознания общей принадлежности к одной нации, волею истории переживавшей не простой процесс интеграции.

Одной из первых организованных групп выходцев из Каледонии в Лондоне была шотландская корпорация – благотворительная организация, преследующая цель поддержки бедных шотландцев, основанная предпринимателями, выходцами из Северной Британии, в 1665 г. и существующая по сей день[748]. В 1690-х гг. в Лондоне существовала и активно действовала пресвитерианская организация школьных учителей, представлявшая собой неформальное агентство по трудоустройству для тех выходцев с севера, кто планировал связать свою жизнь с преподаванием[749]. Другой тип социальной сети, поддерживающей шотландцев в столице, был связан с существованием торговых клубов или «обществ друзей», и его корни восходят, очевидно, к решению Олд Бейли 1766 г. по делу Габриэля Лакеда, молодого шотландца, приехавшего в Лондон, устроившегося на работу пекарем и обвиненного своим английским хозяином в краже. По этому делу выступили два излингтонских пекаря шотландского происхождения, знавших Лакеда с тех пор, как он прибыл в столицу за три года до обвинения. Подобная форма поручительства лежала в основе корпоративной поддержки шотландцами друг друга.

Кроме того, в Лондоне существовала регулярно действующая Шотландская танцевальная ассамблея, собиравшаяся с 1760-х гг. в таверне Кингс Армс в Чипсайде, в работе которой принимали участи как мужчины, так и женщины – выходцы из шотландских средних слоев[750]. Хайлендерское общество, основанное герцогом Аргайлом в 1778 г., также играло значительную роль в деле культурной интеграции, хотя позже стало в большей степени военно-ориентированной организацией, в состав которой входили представители разных социальных слоев, включая шотландских профессионалов[751].

На протяжении XVIII в. существовало большое количество неформальных клубов, в которых собирались шотландцы, главным образом, одинокие мужчины, как из тех, кто многого достиг, так и находившихся в начале карьеры. Для представителей верхнего класса создавались клубы, вроде того, что объеденялся вокруг маркиза Аннандейла с 1710 по 1712 гг., где политические дискуссии, попойки и игры были связаны воедино[752]. Как и многие клубы, этот собирался в Британском кофе-хаузе и представлял собой разновидность социальных практик, связанных с трансформирующейся сферой публичной маскулинности, в которой политические дискуссии занимали все более важное место[753].

Массовое клубное движение, одна из характерных черт повседневной жизни шотландцев в Лондоне, отмечавшееся современниками, объяснялось многими как попытка сохранения клановых традиций, присущих шотландской культуре в целом. Очевидно, это не совсем так. Хотя действительно клановые традиции сохраняют свою важность на протяжении всего XVIII в., и те шотландцы, кто прибывал в Лондон, все еще остро ощущали свою клановую принадлежность, но большая их часть идентифицировала себя с другими формами социальной организации, что было залогом их активной интеграции в модернизирующееся лондонское сообщество. В отличие от традиционной социальной стратификации, разновидностью которой являются кланы, новые социальные практики были направлены на то, чтобы посредством общеразделяемых норм стремиться к достижению общих целей, исключая из сферы социального функционирования элементы, не соответствующие традиционным нормам, основанным на корпоративных началах. Институты и механизмы, подобные клубам и обществам, с которыми шотландцы сталкивались в Лондоне, были направлены, скорее, на включение и интеграцию. Иными словами, если в первом случае, речь шла о некомплементарных формам конструирования идентичности, враждебных всякому чужому, то во втором – идентичность строилась исключительно на чувстве комплементарности. Социальный капитал тех, кто прибывал в Лондон, имел главным образом позитивные коннотации для принимающего сообщества, потому что «радиус доверия», которым обладали приезжие, а также механизмы передачи информации в их среде, а также ценности, исповедуемые ими, включая готовность много и тяжело работать, чтобы достичь успеха, их интеллектуальный уровень, который они с готовностью реализовывали на службе Империи – все это находило глубокую поддержку в британском обществе.

Те шотландцы, которые занимались медициной, являлись частью широкой социальной сети, и многие из них были членами и нешотландских объединений, таких как медицинские клубы, колледжи, больницы. Вместе с тем, и сами эти сообщества включали в свой состав представителей других профессий. Александр Карлейль, шотландский священник и постоянный посетитель Лондона, был вхож в один из таких клубов, сформировавшийся вокруг докторов Уильяма Питскарна и Уильяма Хантера. Это был вечерний «панч-клуб», но в отличие от многих других в нем редко практиковались ужины, что было, очевидно, связано со спецификой деятельности докторов, по много часов проводивших на рабочем месте, не оставлявшим им возможности для долгих и частых ужинов в клубах. Хантер обычно прибывал туда в девять вечера, «уставший и измотанный», и вместо ужина, как правило, просил кларета, вскоре хмелел, становился весел, и его излюбленным тостом тогда были слова: «без шотландских физиков английская знать не смогла бы покорить мир, впрочем, я уверен, что мир до сих пор не покорен!»[754]. В конце 1760-х гг. в Лондоне существовало два шотландских медицинских клуба. Один, члены которого собирались в таверне Хорн, что