Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

Джон Страхан, только прибывший в Лондон в 1736 г., стал жертвой кражи, совершенной, возможно, проституткой, вытащившей серебряные часы из кармана путешественника. «Я шотландец, мой лорд, – со слезами на глазах взывала жертва к судье, – и не привык к такому обращению».

Если шотландцы и отличались от местного населения, то не значительно, и уж во всяком случае эти отличия, по крайней мере до 1760-х гг., не носили негативных коннотаций, как это было с другими мигрантскими группами. В частности, ирландская община Лондона создавала гораздо больше проблем для властей в связи с более высоким уровнем бедности и преступности. К тому же ирландцы старались селиться более компактно, создавая целые ирландские кластеры в городских кварталах[719]. В начале XVIII в. в Лондоне было несколько кварталов, ассоциирующихся с шотландцами, в частности, западные районы города, такие как Сент-Мартинс, Стрэнд и Холборн, а также несколько кофеен, где постоянно собирались выходцы из Каледонии. Например, Британская кофейня на Коспур-стрит привлекала профессионалов шотландского происхождения, так или иначе связанных с работой парламента[720]. Однако к середине и особенно к концу XVIII в., несмотря на то, что шотландцы все еще сохраняли некоторые свои визуальные отличия, а также особенности занятий и профессий, они были значительно более интегрированы в британское общество, чем другие иммигрантские группы с сильной этнической и локальной идентичностью, такие как, например, ирландцы или евреи. Записи адресов Шотландского госпиталя в Лондоне свидетельствуют, что выходцы с севере проживали довольно дисперсно.

Одним из критериев и одновременно факторов интеграции был язык. Шотландский акцент и использование «скоттицизмов» в языке были довольно прозрачным свидетельством шотландской идентичности, способствуя формированию имиджа шотландцев как грубых невежественных провинциалов. По этой причине многие северо-британцы стремились изменить свое «провинциальное» произношение. Среди большинства образованных шотландцев, вроде Джеймса Босуэлла или графа Бьюта, существовали даже опасения, что именно это произношение может являться причиной антишотландских атак со стороны столичных скоттофобов. Политик даже призывал своих друзей вообще не говорить, если им доводилось бывать на лондонской улице ночами 1762 г[721]. Некоторым приезжим из Календонии, как, например, молодому врачу Уильяму Хантеру, удалось довольно быстро избавиться от акцента, что сразу же открывало им двери во многие клубы и сообщества, закрытые для их земляков. Однако многие, наоборот, предпочитали хранить и лелеять свое шотландское происхождение, общаясь исключительно с выходцами с севера, и в некотором смысле капсулировали свою идентичность.

Акцент в самом деле был свидетельством особой идентичности. Однако в Шотландии существовали различные диалекты даже среди представителей элиты – факт, отмечавшийся многими. В июле 1744 г. сэр Хьюго Далримпл, член британского парламента, путешествующий на лошади из Лондона к себе в поместье в Северный Бервик, написал жене, что его сопровождают двое – «Даф, родственник зятя, и Страхан, купец из Абердина», только что вернувшийся из Гамбурга и говорящий «с северным акцентом»[722]. На протяжении XVIII столетия шотландский акцент менялся в сторону большей англизации и общебританских стандартизированных норм, что в особенности было характерно для городского и образованного населения[723]. Парадокс в том, что, несмотря на факт крайне подозрительного отношения к шотландцам в некоторых территориях Британии, именно шотландский акцент, пусть и в смягченной версии, к концу XVIII в. стал ассоциироваться с некоторыми наиболее уважаемыми и престижными профессиями, такими как доктора или священники, среди которых высоко образованные представители шотландской профессиональной элиты занимали одно из ведущих мест, что в свою очередь свидетельствовало об успешной лондонской карьере.

В годы, последующие непосредственно за унией, язык, на котором говорили приезжие, мало кого волновал. Для образованных англичан, шотландский диалект был тем же самым, чем был провинциальный английский, на котором говорили многие лондонцы. В середине века с общей трансформацтией культуры, а также в процессе англо-шотландской интеграции и изменения лондонских нравов акцент становится тем, что могло навредить успешной интеграции. Поэтому молодые и амбициозные шотландцы предпочитали брать уроки правильного произношения, как это делал, например, Александр Уэддернбурн, обучавшийся правильному английскому произношению у престарелого Шеридана в 1757 г.

Решить эту проблему было довольно сложно, потому как лишь немногие шотландские родители могли себе позволить отдать детей в английские школы. Так список учеников Итона, престижного английского учебного заведения, демонстрирует бесконечно малое количество выходцев из Шотландии в середине XVIII в., к концу столетия их становится немного больше, однако это, в подавляющем своем количестве, были представители англо-шотландского класса, а не собственно шотландские дети, которых родители посылали в Англию[724]. Оксбридж тоже не решал проблему, хотя с середины XVIII в. существовала идея о том, что между Эдинбургом и двумя университетами должен быть налажен регулярный обмен, однако воплощался проект чрезвычайно слабо, даже несмотря на то, что открыто мыслящие и передовые виги считали Эдинбургский университет одним из лучших европейских университетов[725]. Но даже те шотландцы, которые обучались в Оксфорде или Кембридже, как, например, Фрэнсис Джефри, избавляясь от шотландского акцента, приобретали то, что они называли «смесь провинциального английского и недостойного шотландского»[726].

Некоторые значимые шотландские политики, такие как, например, Дандас или герцог Аргайл, были успешны и сделали блестящую карьеру, даже несмотря на свой шотландский акцент, который отмечался парламентскими обозревателями. И причина этого успеха, а, точнее, причина того, что провинциальное произношение ему не мешало, заключалось в значительном лобби, которое поддерживало этих деятелей. Наиболее могущественные шотландские политики даже не пытались скрывать своего происхождения, в отличие от менее известных северо-британцев более мелкого масштаба, предпочитавших умалчивать о том, откуда они родом. Френсис Хорнер был одним из последних. После того, как Хорнер получил образование в Эдинбурге, он обратился к знакомому английскому клерку для того, чтобы тот избавил его «от позорного провинциального диалекта с тем, чтобы он мог стать оратором», в результате чего Хорнер поучил неповторимый опыт очистки от «шотландскости»[727]. Детские и юные годы Джемса Стефена прошли под знаком попыток, постоянно предпринимаемых его родителями, избавить ребенка от шотландского акцента. Родившись в Лондоне, Джеймс вскоре вынужден был отправиться на север из-за того, что семья переживала нелегкие времена, связанные с финансовыми затруднениями. И, отправляя детей в Шотландию, отец предупреждал сопровождающих, чтобы те избегали школ, где ребенок может потерять свое английское произношение. Тем не менее, по возвращении в Лондон Джеймс привез бьюкеновский акцент, с которым удалось справиться лишь учителям школы в южном Ламбете[728].

Степень, в которой лондонские шотландцы выделялись своей одеждой или произношением, отчасти отражена в тогдашней визуальной культуре. Одной из категорий, наиболее заметной в Лондоне, были шотландские купцы, как их тогда называли, «странствующие шотландцы», представлявшиеся на изображениях эпохи одетыми в пледы со множеством карманов и узлов. Хотя