Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

и язык парламентских дискуссий становится менее враждебным в адрес шотландцев, отношение к которым в первые десятилетия XVIII в. было, скорее, дружеско-насмешливым[710]. Палата общин, в которой заправляло английское землевладельческое джентри, в отличие от правительственных учреждений, довольно легко инкорпорировала вновь прибывших, и даже на протяжении непростых 1740 и 1750-х гг. там не было особых проявлений враждебности по отношению к шотландским парламентским представителям.

Определение числа шотландцев, осевших в Лондоне, как и количество время от времени приезжавших в столицу, дается с трудом. Даже для XVIII в. возможны разные варианты подсчетов, поскольку масштабы этой миграции никогда не подвергались статистическому исследованию. Наблюдатели той поры отмечали лишь ту особенность, что выходцы с севера Британии предпочитали мигрировать в одиночку, не перевозя с собой семей, в отличие от валийцев и ирландцев, которые привозили в Лондон всех своих домочадцев. В языке тех, кто жил вдоль Великой северной дороги, соединявшей Англию с Шотландией, слово «шотландец» было будто бы заменено названием «разносчик», т. к. основными занятиями, которые стремились освоить на новом месте выходцы с севера, была служба по хозяйству и торговля, в то время как на английские мануфактуры шотландцы устраивались довольно редко.

Среди тех британцев, кто заключал контракты на службу в колониях во второй половине XVIII в. около 10 % были шотландцами, что по сравнению с 4 % конца XVII в. было значительным рывком. В основном это были молодые мужчины со всех частей Шотландии, но четвертая их часть происходила из Эдинбурга и Глазго[711]. Основным побудительным мотивом для такого рода приезжих в столицу было «испытать свою удачу», а затем, если возникнет необходимость, искать другие возможности за морем. Исследование тех, кто в 1770-е гг. был посетителем Вестминстерской благотворительной лечебницы, показывает, что 8. 3 % пациентов мужского пола и 4. 6 % пациентов-женщин, постоянно проживающих в Лондоне, были родом из Шотландии[712]. Большее количество мигрантов-мужчин – это постоянно присутствующий факт. Отрывочные демографические данные об этой части населения показывают, что это была в целом схожая по своему составу группа – и по возрасту, и по социальному положению, и по образу занятий с той, что происходила из других частей Британии. Иными словами, большая часть приезжающих в Лондон, и шотландцы не были исключением, были мужчины в возрасте от 20 до 30 лет, мигрировавшие в поисках работы, значительная доля которых обладала профессиональными навыками в коммерции и администрировании, в частности, являлись клерками, а после 1760-х гг. среди профессий стали выделяться и военные[713]. Подавляющее большинство этих приезжих ранее уже проживало в городах, и многие, очевидно, были хорошо образованными. Это сходство с приезжими из других регионов, а также довольно высокий уровень образования, бесспорно, способствовали успешному процессу интеграции шотландских иммигрантов. Приезжая в поисках карьеры, шотландцы часто были удивлены теми возможностями, которые перед ними открывались в столице. То, что приезжающие в Лондон жители севера происходили из образованных слоев, были амбициозны и, обладая профессиями юристов и докторов, стремились занять высокое положение в принимающем обществе, привело к тому, что лишь 3 % взрослых лондонских нищих в конце XVIII столетия были шотландцами по происхождению, что было в разы меньше ирландцев, составлявших 34 % попрошаек Лондона, в то время как общее ирландское население столицы исчислялось 11 %[714]. Тот факт, что выходцев из Хайленда, говорящих на гэльском языке, даже в самой Шотландии начала XVIII в. иногда именовали «ирландцами», мало что меняет в этих обстоятельствах. В самом деле, даже те шотландцы, которые в Лондоне оказывались в затруднительном положении, всегда выходили из него более успешно, чем ирландцы, причиной чему, очевидно, являлся высокий, по сравнению с выходцами с зеленого острова, образовательный уровень позволявший наниматься клерками и учителями, а также осваивать новые профессии. Даже в провинциальном английском Норфолке Парсон Уолфорд был навещен неизвестным молодым шотландцем, который предлагал свои услуги в качестве учителя при приходской школе[715]. Правда, порой высокий образовательный уровень способствовал созданию впечатления инаковости шотландцев, что создавало им новые сложности.

Женщины, наряду с мужчинами, приезжали в Лондон, хотя соотношение мужчины – женщины всегда склоняется в пользу первых. И, как и у мужчин, не у всех представительниц слабого пола получалось благополучно устроиться на новом месте. Так, Джейн Дин, служанка, работавшая в Эдинбурге до 1764 г., перебралась в Лондон вместе со своей подругой Джейн Сиббет, поскольку надеялась, что «тут ей будет лучше». Однако судьба не была к ней благосклонна. Хотя переезд Джейн Дин оплачивался респектабельной семьей и рекомендательное письмо характеризовало девушку как обладательницу «очень хорошего характера», вскоре она преступила закон. По истечении шести недель пребывания в столице, она была признана виновной в краже одежды у постояльца дома миссис Финиас на Голден-сквер, и была приговорена к ссылке «к величайшему горю и недоумению ее близких и друзей». А лондонские моралисты и публицисты еще на протяжении многих недель рассуждали об искушениях столичной жизни, которые оказались не по силам молодой и глупенькой приезжей[716].

Среди приезжавших женщин была и довольно большая группа коммерсантов Источники полны сведений о женщинах вроде Молли Кемпбелл, дочери хайлендерского служащего, перебравшейся в Лондон вместе со своим мужем-офицером и жившей в столице до тех пор, пока ее супруг не был лишен звания. После этого семья обзавелась небольшим бизнесом, но вскоре эмигрировала в Северную Америку, где Молли вскоре овдовела. В конце 1770-х гг. она вернулась в Британию – сначала в Глазго, а затем, в начале 1790-х гг., перебралась в Лондон, где до конца своих дней занималась торговлей чаем[717]. Несмотря на отдельные случаи преуспевания среди женщин-коммерсантов, большая часть иммигранток из Шотландии в Лондоне были в первую очередь дочерьми и женами представителей элиты – сторонников Ганноверов, симпатизирующих якобитам, исповедующих как католицизм, так и приверженцев пресвитерианизма.

Лондон, в XVIII в. крупнейший из европейских городов, в своей основе был центром, притягивающим иммигрантов, многие их которых были шотландцами. Выходцы из Каледонии были вовлечены в политическую, культурную, экономическую жизнь столицы, внося при этом значительный вклад в создание общего чувства «британскости», хотя параллельно поддерживали и шотландскую национальную идентичность. И всегда в этом процессе они встречали сопротивление со стороны англичан, генерировавших перманентное чувство скоттофобии, являвшейся отличительным феноменом Лондона. Вместе с тем, это явление не было лишено динамики, и со временем образ шотландца в глазах лондонцев стал меняться под влиянием тех успехов, которые делали многие шотландцы на почве интеграции в британские административные, коммерческие и культурные структуры.

Лондон по многим причинам был преимущественным пунктом назначения. Данные свидетельствуют, что в правление Георга III лондонские шотландцы в целом неплохо устраивались.