Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

населения был важным условием изменений, произошедших в среде правящего класса. Уровень детской смертности среди семей знати равнялся 31,1 % между 1480 и 1679 гг., данные по периоду между 1680 и 1779 гг. составляют уже 25,9 %, а между 1780 и 1829 гг. – 21,1 % Очевидно, что возросшее число выживших в XVIII в. детей требовало их обеспечения доходом и социальным статусом, и с этой проблемой столкнулись все представители шотландских землевладельческих слоев.

Но это еще не все. Изменилась сама структура шотландского землевладельческого класса. В 1700 г. в Шотландии насчитывалось порядка девяти с половиной тысяч землевладельцев, только половина из которых обладала правом наследования или продажи земель, на которых они жили. Во главе этой структуры стояли крупные землевладельцы и те, кто был связан с ними кровными узами. Эта элита расширяла свой территориальный контроль в период между концом XVII и 1770-ми гг. за счет скупки земель у более мелких землевладельцев, не выдерживавших конкуренции и разорявшихся в условиях интеграции в британский рынок. Так, в Абердиншире с 1670 по 1770 гг. количество землевладельцев упало с шестисот двадцати одного до двухсот пятидесяти человек, и эта тенденция была характерна для всей Шотландии. Цифра девять с половиной тысяч землевладельцев в начале XVIII в. к 1750 г. снижается до восьми с половиной тысяч, до восьми тысяч – еще через пятьдесят лет. Очевидно, что те, кто лишался земли, стояли перед необходимостью определения своих дальнейших перспектив. Доходы от ренты были не столь высоки, а сельское хозяйство не приносило особых прибылей до 1760-х гг. И в условиях укрупнения земель наделение младших сыновей даже незначительными земельными участками становилось все более трудной задачей. В этой связи те перспективы, которые сулила империя, были блестящей возможностью решения всех проблем, и поэтому поток страстно жаждущих найти себя каледонцев устремился во все части Британской империи от арктических окраин Канады до многолюдных городов Бенгалии. Бюрократический рост военно-налогового британского государства предоставлял гораздо более широкие возможности для карьеры шотландцам, и это было своего рода движение ресурсов от центра к периферии, в котором наиболее выигравшей стороной оказывались землевладельческие классы севера Британии.

Основной особенностью экономического развития Шотландии периода начала промышленного переворота является то, что ее хозяйство было, как никакое другое, регионализировано. Для понимания истории индустриальной революции в Шотландии недостаточно констатировать тот факт, что хлопковая индустрия была развита в Глазго, Пейсли и в некоторых других местах западной и центральной Шотландии, что и стало основой «викторианского экономического чуда». Наряду со значимостью этих регионов и этих отраслей производства, важно было и то, что экономический опыт Шотландии и XVIII, и XIX вв. являет нам пример очень четкой региональной специализации, и утверждение Кейта Райтсона о том, что в промышленном перевороте существовало «много Англий», в полной мере может быть отнесено и к Шотландии, где сложилось несколько экономических регионов.

Помимо центрального Лоуленда, экономика которого совершила беспрецедентный скачок с началом индустриальных изменений, одним из особых регионов продолжал оставаться Хайленд и острова, а общее население этой части Шотландии в 1801 г. составляло 20 % от общей численности шотландцев, что в абсолютном исчислении к 1831 г. составляло 350 тыс. человек. В этот период мы с полным основанием можем говорить о двойственности экономики северной Британии, которая, с одной стороны, испытывая на себе воздействие рыночных отношений, сама втягивалась в индустриальное развитие, но одновременно на самом севере, который также испытал влияние новых отношений, все еще был жив «мир традиционных ценностей, организованный вокруг крестьянского хозяйства»[689].

Даже на протяжении всего XIX в. нельзя было говорить о том, что существует некая общая тенденция к унификации экономики. Равнинная Шотландия была не просто производителем хлопка и судов. В середине XIX в. экономика Данди, а также городков и деревень, расположенных в его округе в центральной и восточной Шотландии, становилась все более ориентированной на производство полотна и джута. В самом Данди, третьем после Глазго и Эдинбурга городе Шотландии, находились два крупнейших в мире завода по производству парусины и джута[690]. К югу, в районе Файфа, специализация концентрировалась в маленьких городках, вроде Данфермлина. Еще южнее, в регионе шотландского Пограничья основным предметом производства являлась шерсть. В столице концентрировалось значительное текстильное производство, ив 1841 г. город являлся крупнейшим работодателем в индустриальном производстве, хотя тот факт, что Эдинбург продолжал оставаться средоточием образования, права и культуры, а, значит, крупнейшим центром, где концентрировался средний класс, делал его и значимым потребителем промышленного производства, а также продуктов, напитков и табака. Абердиншир, второе по численности населения графство Шотландии в 1755 г., испытало на себе воздействие экономического роста в той же степени, что и другие восточные регионы, причиной чего стало распространение массового ручного производства в сельские регионы. Здесь, в отличие от Данди, который был городом «одной отрасли», экономика была более сбалансирована, особенно после того, как между 1848 и 1852 гг. наступил кризис текстильного производства, вынудивший промышленников искать новые возможности хозяйственного развития. Из-за значительного расстояния, отделявшего Абердин от центров угледобычи и шахт по добыче железной руды, что ставило его экономику в относительно уязвимое положение, кораблестроители региона специализировались на производстве деревянных судов. Наконец, экономика графства стала сильно зависеть от сельскохозяйственного производства особенно после 1811 г., когда занятость населения в текстильном производстве достигла наивысшей точки.

Экономика Шотландии в период промышленной революции была, как никакая другая, регионализирована, в ней легко выделяются районы, чье хозяйственное положение обуславливалось как географическим фактором, так и историческими традициями, а также субрегионы, связанные с тем или иным видом производства. Например, восточные районы Абердиншира по своим географическим и культурным характеристикам могу быть отнесены к Хайленду, в то время как равнинная часть графства включала в себя два типа земель, разница между которыми является решающей, с точки зрения понимания основ производства протоиндустриального XVIII столетия. То же самое можно отнести к региону, объединяемому, как правило, названием «Хайленд и острова». Хайлендерское побережье и Гебриды были в меньшей степени подготовлены к промышленному буму, чем центральный, юго-западный и восточный Хайленд, где достигнутый уровень производства был важным фактором складывания субарендой экономики, в определенной степени ставшей результатом потребности в большем объеме товаров повседневного спроса и продуктов питания[691]. Эффект индустриальной революции в Хайленде и на островах ощущался как напрямую, так и опосредованно. Даже в западных районах центральной Шотландии, включавших такие графства как Айршир, Данбартоншир, Ланаркшир и Ренфрюшир, был очевиден разительный контраст между, например, Глазго, ставшим крупнейшим индустриальным городом страны, с динамичным ростом населения, достигшим 345 тысяч человек в 1851 г.[692] с одной стороны, и южными сельскими регионами с небольшими фермами Айршира, лежащими за пределами угледобывающих районов, с преимущественным развитием скотоводства и развивающимся молочным