Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

принятие еврейского закона галатскими христианами является доказательством нравственного облика их христианства. Повелительное Божье изречение «ты должен» — импонировало им. Раз вера одновременно была и послушанием, а Ветхий Завет — откровением Бога, — а тому и другому учил их Павел, — то ведь и исполнение заповедей Господних должно было казаться им совершенством веры. Оно представлялось им как усовершенствование христианства, как дополнение его с точки зрения нравственности. Конечно, с точки зрения Павла, а также с точки зрения реформатской это принятие иудейского закона было слабостью, т. е. непониманием цены евангельской свободы, 5, 4, неправильной оценкой нравственной силы веры, 5, 22, отрицанием того, что составляет сущность христианства, — владения духом, 3, а сл., 5, 23. Но разве можно поносить этих христиан за то, что они не могли понять всю глубину мыслей Павла? Что закон создает лишь проклятие, 3, 10 сл., что Писание всех заключило под грехом, дабы обетование верующим дано было по вере в Иисуса Христа, 3, 22: кто, спрашивается, не обладая опытом Павла, в состоянии был понять это вполне? Пелагианская ересь и пиетизм, даже весь католицизм и немалая часть лютеранской теологии согласны в этом пункте с галатами.

Что мотивы, которыми руководствовались галаты, были действительно нравственными мотивами, заслуживающими внимания, это доказывает сам Павел всем характером своей аргументации, как ни мало он склонен был признать присутствие таких мотивов. Тон его, хотя и возбужденный, совершенно иной, чем во II послании к Коринфянам. Он упрекает галатов лишь в отсутствии суждения, но отнюдь не в низости, и стремится, исходя из их же предпосылок, путем подробного разъяснения доказать им всю ложность их нехристианской точки зрения. Сущность христианства галатов становится вполне ясной лишь при сравнении с таковой же коринфян; в послании к Галатам нигде ни единым словом не упоминается о нравственных заблуждениях; всюду отмечается честное, хотя и ложно направленное стремление к нравственности. Предостережение Павла не злоупотреблять свободою, 5, 13, является лишь необходимым дополнением и как бы подкреплением его напоминания «стойте в свободе», 5, 1.

За увещеваниями апостола чувствуется присутствие только одного тяжкого недочета, подрывающего жизнеспособность общин, но этот недочет есть прямое последствие упомянутой агитации: это — внутренний раздор. Правда, Павел по своему обыкновению всегда обращается ко всем галатским христианам, но несомненно далеко не все они в одинаковой степени восприняли мысль и подчинились требованиям агитаторов. Этим путем возникли группы: ревнителей закона, как прогрессистов, и приверженцев Павла, как консерваторов. В спорах обеих партий допущено было, вероятно, немало дурного, если Павел, очевидно, на основании дошедших до него вестей, говорит об этом в следующих выражениях: «если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом», 5, 15. Всякая партийная жизнь вызывает страсти, порождает тщеславие, страсть к спорам, соперничество, 5, 36. Вполне понятно, почему Павел в своем перечислении пороков отводит столько места проявлениям раздора, 5, 20, и подчеркивает сильно любовь, как в общине, так и вне общины, 6, 10, выставляя любовь как истинный закон Христа, 6, 2, дополняющий свободу, 5, 13 сл. (ср. веру, действующую любовью, 5, 6), изображая в этом послании смерть Христа главным образом как дело любви, 1, 4; 2, 20 (ср. 3, 1). В теснейшей связи с этим стоит требование Павла милости к падшим, 6, 1, — требование, чтобы наставляемые держались вместе с наставляющими, и последние поддерживались бы первыми, 6, 6 сл. Восстановление любви и уважения к нему самому, 4, 19, подчеркивание единения со всем остальным христианством 1, 2 (ср. 4, 17) свидетельствуют о том же. Все эти явления аналогичны тем, которые были отмечены нами в Коринфе, когда речь шла о разделении на партии.

Если бы взяли верх иудаисты, то, конечно, жизнь галатских общин приняла бы совсем иной характер: тесно и органически связанное с законом точное исполнение внешних и мелочных предписаний победило бы свободный дух Павловых общин. С моральной точки зрения общины, быть может, стали бы несколько «нравственнее», лучше, более святыми; однако истинная нравственная сила их умалилась бы, ибо таковая развивается только под защитой свободы. Что этого не случилось, показывает сохранение послания до нашего времени, а равно и позднейшая история малоазиатских общин, к которой мы еще вернемся.

Аналогичным и все же иным было положение в Колоссах. Если в Галатии среди старозаветных мыслей выдвинута была на первый план законность, то здесь мы имеем дело со столь распространенным тогда идеалом воздержания. В сущности это почти одно и то же. И в Колоссах придерживаются еврейских праздников, соблюдаются ветхозаветные запреты пищи, 2, 16, 21, и, как кажется, даже возбуждают вопрос об обрезании, 2, 11 сл. Однако тенденция и мотивировка — иные, чем в Галатии. Там, несмотря на известные точки соприкосновения с дохристианской религией читателей, был нарисован перед ними существенно-иудейский, хотелось бы сказать, фарисейский идеал; здесь встречаются элементы, заимствованные у языческого естественного богопочитания, у дуализма Востока, лишь несколько разукрашенные по ветхозаветному. Уже одно упоминание питья наряду с пищею, 2, 16, заходит за пределы ветхозаветных постановлений о пище. Категорическое «не прикасайся, не вкушай, не дотрагивайся», 2, 21, служит показателем тенденции, направленной не столько против отдельной нечистоты, сколько требующей воздержания вообще: колоссяне ищут в этом произвольном богослужении смиренномудрия и бичевания, 2, 23. В этом усматривали проявление эссенизма, который действительно представляет собою подобную смесь иудейской законности с восточно-эллинистическим дуализмом. Однако я не вижу, по какому праву этому уединившемуся иудейскому монашеству хотят приписать пропаганду, проникнувшую до Малой Азии и Рима. Дуализм и неразрывный с ним аскетизм в те времена носились в воздухе; это было наисиль-нейшее духовное течение времени, почти равное по силе христианству. Позже мы еще увидим, как это течение многократно переплеталось с христианством. Здесь достаточно будет указать, что даже апостол Павел должен был отдать свою дань этому течению, Коринф., I, 7, 8 сл., 26.

Следует ли удивляться тому, что в общинах, тронутых лишь посредственно его духом, течение это сказалось в еще более сильной степени? Что для подтверждения подобных аскетических требований ссылались на Ветхий Завет — вполне понятно: ведь это было Священное Писание. Более значения имеет попытка спекулятивно-теософического обоснования, в котором ангелы, в качестве среднего существа между Богом и материальным созданием, играют большую роль. Вера в ангелов и почитание ангелов составляют нераздельную часть тогдашнего иудейского благочестия. Разделяют эту веру и христиане, не исключая Павла; правда, почитание ангелов сильно стушевалось за верою в откровение Божье во Христе, но оно далеко не исчезло. Павел, конечно, признает помимо «Господа»