Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

27-го в субботу Хрущев вновь созвал Президиум и уже не скрывал сомнений: «Мы ошиблись или нет? Это будет ясно позже»[697]. «Мы», конечно, значило «я»; все другие в основном молчали. Так как Америка не стала нападать на Кастро, он сказал, что напишет Кеннеди и подтвердит необходимость вывода «Юпитеров» из Турции в обмен на вывод своих ракет с Кубы.

В тот же день письмо отправилось в Белый дом, но ситуация опять обострилась. Очередной U-2 вошел в советское воздушное пространство в районе Чукотки. Самолет быстро вернулся на базу, но Роберт Макнамара, министр обороны США, был уверен, что теперь войны не избежать. А над Кубой, тоже по ошибке, был насмерть сбит другой U-2. Братья Кастро приказали советским диспетчерам уничтожать любую «вражескую» технику, а Москва этот приказ не отменила — то ли не знала, то ли забыла.

В Америке началась паника — в эту «черную субботу» тысячные потоки машин стремились от американской «ядерной зимы» в более нейтральную Мексику. Между тем Фидель, окончательно убежденный, что вторжение США — вопрос нескольких часов, начал еще активнее требовать от Хрущева предупредительного ядерного удара. А первый секретарь, столкнувшись с невозможностью контролировать не только чужие действия, но и свои, теперь вовсю стремился погасить страсти. Непредсказуемые случайности напугали и Кеннеди: в тот же день он ответил согласием на вывод «Юпитеров» из Турции. Хотя в ответ на предложения Хрущева решать кубинскую проблему вместе с другими мирными инициативами он призвал побыстрее урегулировать эту ситуацию и только потом «работать над более общим соглашением относительно „других вооружений“»[698].

Несмотря на воскресенье, — впрочем, дни и ночи и так были бессонные, — 28 октября снова собрался Президиум, но за городом, на даче в Огарево. Они не хотели показывать, что в Кремле деятельность не прекращается ни на минуту. Опять говорил почти один Хрущев, «другие предпочитали помалкивать, как бы давая понять: сам нас втянул в эту историю, сам теперь и расхлебывай»[699]. Высказавшись за принятие предложений Кеннеди, он сравнил ситуацию с вынужденным отступлением Ленина в 1918 году при подписании Брестского мира. Громыко сразу же телеграфировал Добрынину, Добрынин связался с Робертом Кеннеди, а тот со своим братом. Облегченно вздохнули все.

В 17:00, чтобы не терять время и перехватить международную инициативу, послание Хрущева Соединенным Штатам о выводе советских ракет с кубинской территории прозвучало по радио для всего мира. С Кастро не посоветовались, и он узнал об этом вместе со всеми. Трояновский рассказывал мне, что «сволочь» и «сукин сын» по-испански были самыми мягкими ругательствами команданте в адрес Никиты Сергеевича.

Тогда же в Вашингтон и Гавану отправили Микояна. Основное кризисное пламя было уже потушено, но его присутствие должно было прибавить политеса в переговорах с американцами и смягчить гнев кубинцев. Анастасу Ивановичу пришлось пропустить похороны своей любимой жены Ашхен Лазаревны; она умерла, пока он находился за океаном. Между тем Добрынина заверили, что, хотя публично Белый дом в этом официально не признается, американское вооружение вскоре покинет Турцию. Кеннеди не мог показать, что идет на поводу у Советов и практически продает Кубу коммунистам, еще и обижая Турцию своим решением, — ведь с ней тоже не посоветовались.

В глазах публики Хрущев шел на гораздо большие уступки, чем американец, даже пожертвовал интересами своего союзника ради достижения согласия с Вашингтоном. И хотя Хрущев объяснил Кастро, что на консультации просто не было времени, кубинский коммунист вспоминал о своей обиде десятилетия спустя, в 1990-е годы, когда и СССР уже больше не было[700]. Скорее всего, именно требование Кастро о немедленном применении советского ядерного оружия заставило Кремль действовать без объяснений.

Хрущеву понравился Кеннеди-человек, но он недооценил Кеннеди-политика. В Вене он посчитал его «слабым»; был уверен, что тот отступит. Раз американец «слаб» — игрушка в руках «ястребов», желающих захватить Кубу, — СССР должен встать на защиту «младшего коммунистического брата». Хрущев ошибся дважды — Кеннеди не отступил и, как показал Карибский кризис, мог противостоять «ястребам».

Судя по тону их последующей переписки, премьер почти умолял президента о сотрудничестве. 30 октября он призывал Кеннеди не только отменить блокаду, но и эвакуировать военную базу США в Гуантанамо (сегодня печально известную как тюрьма для мусульман с Ближнего Востока, обвиненных — часто без суда и следствия — в атаке на Нью-Йорк и Вашингтон 11 сентября 2001 года), договориться о ненападении между блоками НАТО и Варшавского договора, разоружиться и т. д.

«Я поднял много вопросов. Даже если бы мы начали после завтрака, мы вряд ли смогли бы решить все эти вопросы до обеда», — писал он, примирительно признаваясь, что понимает, как трудно было президенту противостоять давлению «поджигателей войны»: «Вы, очевидно, занимали сдерживающую позицию по отношению к этим силам… моя роль была проще, вокруг меня не было людей, которые хотели развязать войну»[701].

Размышляя об ужасах, к которым могут привести ошибки и недопонимание, он призывал Кеннеди вместе продвигать общую разрядку. Но американец почти снисходительно игнорировал предложения первого секретаря до окончательного разрешения противостояния в конце ноября. Кризис стал полезен Белому дому политически, и он не стремился заключать поспешные соглашения с Кремлем.

Обращаясь к Верховному Совету 12 декабря, Хрущев назвал октябрьские события «победой здравого смысла»: США окончательно отказались от планов вторжения на Кубу, а Советский Союз вывел свои ракеты. За прошедшие десятилетия окончательно укрепилось мнение, что Кеннеди не пытался уничтожить Кастро. И Хрущев просто так создал кризис, а затем был вынужден позорно отступить[702].

Тем не менее посол Алексеев был до конца уверен, что «установка наших ракет на Кубе в тех условиях… была закономерной; ее нельзя, как полагают некоторые, считать пустой авантюрой, ибо такой шаг, с одной стороны, защищал кубинскую революцию от внешней агрессии, а с другой — привел к равенству противостоявших друг другу сил… А ведь паритет, примерное равенство сил и дали возможность для проводимого сегодня обеими сторонами равномерного снижения уровня вооружений»[703].

США не оставили бы Кубу в покое — на Фиделя было совершенно 638 покушений, абсолютный мировой рекорд[704]. И именно после напряженной ситуации в Карибском море Белый дом стал осторожнее относиться к устранению неугодных им правителей. Тогда же начались практические поиски путей к разрядке, потому что Хрущев был прав, заявляя на XXI съезде — иной альтернативы сохранению мира на земле нет.

Зауважав Кеннеди после их кризисной переписки — так считал Трояновский, — первый секретарь пытался вовлечь американского президента в свою орбиту. Конечно, ему хотелось быстрого прогресса,