Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

обычной лекции, а вместо этого зло издевался над нами, 30–40 лицами, которые сидели на лекциях. Он начал свою речь ироническим замечанием, смысл которого поняли только двое, демонстративно вышедшие из аудитории. Он продолжал в том же духе; говорил о том, как они могут слушать лекции, когда их товарищи не ходят на них, предложил им ходатайствовать перед Временным правлением за уволенных и, наконец, сказал, что это движение – беспримерное в летописях университета, в русской истории. «И во всемирной!» – сказала И., желая, очевидно, сыронизировать. Профессор возразил, что подобное было уже в Сорбонне. Так он беседовал около часу. И когда кончил, то нашлась одна дура, которая спросила: «А второй час вы будете читать?» Вот истинно христианский поступок: ударили по ланите – я подставила и другую. Какой позор! А профессор вышел в залу и очутился среди большинства, которое расходилось после короткой сходки. Видимо, сочувствуя нам, он рад был поговорить…

4 марта

На курсах по-прежнему очень мало посещают лекции. Разнесся слух, что директор поручил передать С-вой и К-вской, чтобы они подавали прошения; первая – одна из самых сомнительных, и этим нам как бы показывают, что остальные подавно будут приняты. Но когда? – вот вопрос.

Однако этот аванс произвел должное впечатление, и многие начали отказываться от решения сходки 1 марта. Дело запутывается. «Умеренные» из 500 раздумывают, стоит ли им подавать прошения, если уже начато как бы неофициальное возвращение товарищей? А нахождение на лекции все же решено продолжать, пока не вернут всех… Но с 15-го начинаются экзамены…

5 марта

И сегодня – те же толки.

Действительно, если верить, что эти две будут приняты, верить этому авансу, – приводить в исполнение круговую поруку нет основания по известной для всех причине: остальные будут возвращены. Но, с другой стороны, это неопределенное положение, томительно длящееся вот уже сколько дней, раздражает, хочется покончить с ним как можно скорее и рассуждать так: я виновата не менее, чем уволенные 24, и, раз мне не дают прямого и ясного обещания в том, что их всех вернут, и не могут назначить срока, – я ухожу и вернусь только тогда, когда они возвратятся. Это было бы лучшее, и я склоняюсь к последнему решению. Мне возражают многие, что я не имею права так рассуждать, что я говорю так оттого, что лично обеспечена, а каково другим-то! Конечно, – другим тяжелее решиться на это, но ведь и в числе 24 есть такая беднота, которая виновата нисколько не более, нежели мы. Говорят, что они вернутся, а мы, если уйдем, то многие, которые получили выговор, не будут вновь приняты и вместо 24 жертв мы создадим 100… Соображение практичное. И вот ради этого-то следовало бы уйти всем раньше, так как тогда мы вполне сравнялись бы с 24… Если Временное правление бросило нам этот аванс с целью разбить единство, то достигло своей цели: уже образовался раскол… и завтра будет еще резче. Уволенные ждут исполнения нашего решения, а мы… мы ждем. Полезен ли наш уход? – это вопрос, на который исключенные отказываются отвечать и говорят, что они понимают круговую поруку как исполнение нравственного обязательства, а не как средство спасения.

Завтра будет бурная сходка… А хорошо бы нам всем уйти! Картина вышла бы такая внушительная, – и стоит проучить Временное правление за такой образ действий. Шутка ли: Платонов как член Временного правления – исключает, а как профессор – подписывается под петицией о возвращении слушательниц. Двуликий Янус! Лицо отныне – вполне историческое. С каким скандалом провалился Сергеевич! У Введенского – двусмысленные речи… Приходилось слышать и такие: «Вы, 500 человек, идете в омут!» Как это человек до сих пор не знает самого себя? Иногда бывает такое состояние, что, действительно, легче в омут, нежели остаться жить… Да! люди науки оказываются плохими администраторами… Только наш директор Раев умел держать себя в высшей степени тактично и поэтому куда умнее остальных… Правду говорит Е. Н. Ще-на, что в подобных случаях рационалисты никуда не годятся.

И вот это-то нетерпение охватывает меня… Скажу более: мне хочется теперь уйти. Я так недовольна собою, так недовольна своим легкомысленным поведением за эти три дня – 17, 18 и 19 февраля, что, кажется, буду вспоминать о них всю жизнь с краской стыда на лице. Мне хотелось бы чем-нибудь загладить их… и, если б меня исключили, я была бы так рада, так рада… Я замечаю в своей жизни такую массу ошибок, что могу чистосердечно сказать: «Homo sum, nihilque humanum a me alienum esse puto…»[125] Все человечество проходит тот же путь: ошибаясь, страдая за свои ошибки и искупая их… В этом прогресс.

А что я работаю? – Да почти ничего: настроения нет заниматься. Только со вчерашнего дня начала читать Градовского, а до сих пор читала «Анну Каренину» и писала письма. Видно, придется оставаться на второй год; семестр весь пропал для занятий, а ввиду того, что я плохо занималась и прошлый год, для меня потеря части этого года особенно чувствительна. Экзамены, пожалуй, сдам, но с какими познаниями?.. Я только что засела за философию Канта, только что занялась… стала учиться читать по-польски… и вот…

Вчера вечером послала Вв-скому письмо, давно уже написанное, черновую нарочно прячу у себя. Вряд ли он ответит. Он слишком горд, слишком самоуверен, чтобы пускаться в объяснения с той, которая кажется ему ничтожностью. Правду сказал Ш.: «Он его прочтет и забудет».

Господин профессор!

Простите, если я отрываю Вас от занятий этим письмом. Но длинная беседа на курсах – неудобна, и поэтому я пишу Вам, надеясь, что Вы дочитаете это письмо до конца. Я тороплюсь писать Вам, пока еще нахожусь в среде учащихся, – и имею право сказать, что мой голос – голос одной из Вашей аудитории.

Нынче весною, прощаясь с IV курсом, Вы сказали такую фразу: «Желаю, чтобы не среда влияла на вас, а вы – на среду». Слова сентиментальные, но… именно слова, и в дело они вряд ли перейдут. Причина в том, что Вы бросили их не на такую подготовленную почву, как думаете. Возможность влияния на среду предполагает известную нравственную силу… а где же большинству из нас приобрести эту силу? Уж не в убогих ли гимназиях наших, откуда мы вышли с сознанием своего невежества? на курсах ли? С женских гимназий спрашивать нечего, – если и мужские, на которые более обращают внимание, немногим лучше их. На курсы мы поступаем в тот возраст, когда вырабатываются мировоззрение и идеалы жизни. Время, как нельзя более удобное для нравственного