Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

и говорите: «молодежь благоразумна». Да, как видите, – благоразумна, но зато, именно в силу этого практического благоразумия, все Ваши увещательные слова и не имеют для нее ни малейшей ценности. Даже первокурсницы не могут подпасть под влияние Ваших слов, так как из года в год передаваемые традиции разъяснят им и Вашу личность, а вместе с тем и общее настроение, и в них проснется критическое отношение к Вашим словам. Спрашивается: кого из теперешних второкурсниц Ваша речь убедила так, что они не участвуют теперь в общестуденческом движении? Да, разумеется, никого! Весь Ваш образ действий в данном случае свидетельствует о том, что Вы – большой теоретик: думаете, что раз Ваши лекции посещаются охотно, то всякое слово Ваше будет также цениться. Нет! Как профессор, как человек науки – Вы для нас действительно имеете значение, но и только. Речь говорить нам могут – и могут быть уверены, что мы их выслушаем не только ушами, но и чувством и умом, – только те, кто подходят к нам не во фраке профессора, а как человек. О Вас же, как о человеке, понятие скорее отрицательное. Кто говорил с Вами, узнает Ваши качества: резкость в обращении, высокомерие тона, которые многих, более нервных, просто заставляют «бояться» Вас, а других, более смелых, в конце концов приводят к заключению, что с Вами, вообще, лучше избегать иметь дело. Ваша аудитория – громадна; но много ли обращается к Вам с вопросами после лекций? Несколько постоянных Ваших собеседниц – не больше. Только иногда подойдет какая-нибудь другая слушательница… Я знаю многих с нашего курса, которые так и кончат курсы, ни разу не обратившись к Вам ни с одним вопросом, хотя и занимаются философией и много читают, и хотели бы иногда получить совет; причина же у всех одна: «да с Вв. говорить как-то неловко (более смелые), страшно (более робкие)». А подумать: три года мы слушаем Вас – и Вы для нас такой же далекий незнакомец, как и на первом курсе!

Перед Вами два пути, – Вам необходимо избрать один из них, чтобы раз навсегда прекратились у Вас всякие недоразумения с нами.

Или: держа себя по-прежнему как «генерал от профессуры» – не играть фальшивой, несвойственной такому видному общественному положению роли воспитателя взглядов и традиций молодежи; или же – к ней сойти с своего пьедестала, научиться любить и понимать в человеке его достоинство, его душу, научиться действовать словом и личным примером на лучшие стороны человеческого сердца. И только тогда, когда Вы явитесь перед нею как человек, она примет Ваши слова, как с благодарностью принимала и помнила слова своего друга – Миллера.

Вы очень гордый человек: не удивлюсь, если Вас возмутит искренний тон этого письма… Вы не привыкли, чтобы с Вами говорили так смело… А я – не привыкла рабски преклоняться и молчать пред кем бы то ни было.

Это письмо написано давно, еще в начале этого учебного года. Разные, от меня не зависевшие личные обстоятельства, а потом и разразившаяся университетская история мешали мне переписать его и послать Вам. А теперь – надо спешить, потому что я связана круговой порукой, и, быть может, в субботу мы, 500 человек, уйдем, если не вернут наших товарищей. Мой голос – голос одной из тех безличных для Вас единиц, которые наполняют Вашу аудиторию… И не одна я такого мнения, иначе не стала бы писать Вам так уверенно. Четвертый год слушаю я Вас, говорила со многими о Вас, наблюдала Ваши отношения к нам, впечатления, которые производили Вы и как человек, и как профессор на ту безличную для Вас массу, которая наполняет Вашу аудиторию. И поэтому мое письмо к Вам является результатом и наблюдений, и размышлений.

Прошу заметить, что я не чувствую ни малейшей вражды к Вашим убеждениям, так что и в этом случае отношусь к Вам вполне беспристрастно.

Знаю, что и в нас много дурного.

Но знаю, что в молодой душе, – если она не испорчена в корне, – живет искание правды и стремление к добру. И многие, не находя на курсах того, чего ожидали, т. е. учения жизни, обращаются в другую сторону и, как несчастная Ветрова, обращаются с вопросом «как жить?» к подпольной печати, к другим людям.

Кто ж осмелится их осудить?

Уж не вы ли, жрецы науки, гордо снисходящие до нас, гордые сознанием своего умственного превосходства и… бесконечно далекие от простого, человеческого отношения к вашим слушательницам?

В 1898 году, весною, в приложениях к №№ «Нового времени». Там автор, описывая свое пребывание студентом, рассказывает, как он обратился к знаменитому профессору за указанием пособий. Знаменитость сделала скучающее лицо и назвала несколько пособий, а когда студент сказал, что он их прочел, то профессор еще более скучающим тоном указал другие. Студент поспешил отойти. Автор прибавляет далее: «Пусть на небе сияют яркие, прекрасные звезды… но что мне до них? – они так холодны…» Меня поразила эта сценка своей живостью. Оказалось, что она списана с натуры. Знаменитость это – Сергеевич. А на курсах такую же роль играете Вы.

Быть может, Вы не поверите мне?

Жаль. Я не преувеличиваю. Я – обыкновенный человек и живу среди таких же и хорошо их знаю.

А для Вас, несмотря на Ваше знание психологии, человеческая душа – закрытая книга, которою Вы не интересуетесь.

И мы это чувствуем и знаем. И слушаем Вас только как профессора и… никого больше! Вы можете произносить какие угодно речи о значении каких угодно университетов, и мы будем так же глухи, как стены аудитории. А как подумаешь – все могло бы быть иначе… и мы смотрели бы на Вас как на нашего друга, как на учителя истины… Вспоминаются Грановский, Кавелин и все, кто был другом молодежи, кто одновременно и читал ей лекции, и удовлетворял ее душу своей личностью и живым к ней отношением.

Beschütz dich Gott, es war’ so schön gewesen[126], —

готова я радостно воскликнуть вместе с Шиллером. Но грустная действительность подсказывает:

Es muss nicht sollen sein[127].

P. S. Мне хотелось бы, чтобы Вы ответили на это письмо. Даже более: чтобы Вы возразили мне. Человечеству свойственно надеяться на лучшее.

До субботы мы все не ходим на лекции, так как наши товарищи исключены и не могут их посещать. Но это не помешает мне прийти на курсы, если Вы письменно известите, в котором часу после лекции Вы можете со мною говорить.

Адрес мой: Е. Д., ист.-ф. отд. IV к.

6 марта

Победа, победа! Едва я пришла на