Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

«приказным делам» (канцелярскому делопроизводству) в Сенате и коллегиях[129]. Со времен Екатерины юридические классы стали организовываться в престижных дворянских институтах. Кроме того, с открытием университетов в начале XIX века в их стенах появились правоведческие кафедры и юридические факультеты. Однако значение юридического образования для кадров государственного аппарата оставалось весьма скромным, особенно на местах, где костяк судебных чиновников составляли отставные военные и канцелярские служители[130].

В целом практическую ориентированность юридической экспертизы подпитывали две существенные черты российских правовых реалий. Во-первых, имел место прагматический имперский подход к многообразию правовых режимов – писаных и неписаных обычаев разных этнических и региональных групп под властью российской короны. Во-вторых, на сферу права оказывал влияние невысокий уровень развития теоретической мысли в сфере теологии, на который уже обращали внимание исследователи русской культуры[131]. Оба фактора делали российское законоведение ориентированным прежде всего на практику, а не на теоретические построения.

В своей записке об упрочении гражданского образа правления в России Сперанский придерживался логики исторического развития, которая требовала изменения сложившихся практик государственного управления. Доказывая, что спорадическое управление приказами изжило себя, он применял ту же историческую логику для объяснения необходимости новой кадровой политики государства. Слуги закона должны были измениться:

Чего требует первоначальное образование ума? – памяти и механического повиновения. Но чего требует образованный ум? обширного и свободного размышления[132].

Однако, как мы помним, предписания Зерцала совсем не требовали от судей такого размышления. Их служба подразумевала в первую очередь дисциплину и механическую исполнительность. Сперанский косвенно объяснял это низким уровнем образования государственных служащих:

Наши внутренние училищные пособия и ныне еще слабые и колеблющиеся не прежде как в начале настоящего царствования (Александра I. – Т. Б.) получили некоторое расширение. Люди коим ныне 50 лет возраст по большей части учились русской грамоте у дьячков[133].

Важно подчеркнуть, что «люди» в системе государственного управления, о которых писал Сперанский, были преимущественно представителями дворянства. Он констатировал, что все виды службы воинской, гражданской и придворной «лежат в России на одном дворянском сословии». Участие в ней прочих сословий «в общем счете весьма мало важно»[134]. Но ни численность, ни уровень образования дворянского сословия не могли удовлетворить огромным служебным потребностям государства. Поэтому Сперанский рекомендовал расширять категорию государственных служащих за счет достаточно образованных подданных из других сословий. Образованные дворяне из хороших семейств при этом должны были оставить за собой ведущие позиции и стать движущей силой упрочения «гражданского образа законодательства».

«Благовоспитанные правоведы»

Когда работа над составлением Свода была закончена, Сперанский представил царю записку «О специальных училищах». В ней он изложил план создания Училища правоведения. В отличие от юридических факультетов университетов, где юриспруденция преподавалась как теоретическая наука, правоведы должны были получать образование, ориентированное именно на судопроизводство. В соответствии с уже известным нам планом-запиской Сперанского выпускники Училища должны были постепенно, без коренных изменений системы правосудия организовать правильное гражданское управление и заменить им устаревшее военное. Он подчеркивал:

способные и благовоспитанные делопроизводители нужнее, нежели где-нибудь: ибо у нас нет и долго еще не будет ни ученых судей, ни ученых адвокатов. …Судьи у нас, в нижних и средних местах избираются из дворян, большею частию военных, а в высших определяются из чинов, также военных и гражданских. И нет причины изменять сей порядок, если бы изменить его и было возможно[135].

Поскольку знаниями всех нужных законов судьи не обладают, то их решения готовят канцелярские служители. И если они это делают плохо, то судьи «прикрывают только собою… пристрастие или невежество». Отметим, как Сперанский в духе петровского Зерцала возлагал всю ответственность за ошибки правосудия на делопроизводителей, не применивших к делу правильный закон. При хороших делопроизводителях

судья, избранный доверием сословия, с здравым смыслом и чистою совестию, хотя и без технического знания вообще может быть полезнее, нежели судья просто ученый.

Так, по мысли Сперанского, достойные делопроизводители должны были стать своего рода технократами, опираясь на умения и навыки которых, «неученые», но совестливые и облеченные доверием дворян и властей судьи смогли бы достойно вершить правосудие. Отбор в Училище правоведения могли пройти только выходцы из потомственных дворян, чтобы вместе с равными себе, а не с разночинцами из университета, получить правильное «воспитание». «Благовоспитанные правоведы», как подчеркивал Сперанский, должны были обязательно служить по судебной части.

История Училища правоведения довольно хорошо изучена, но есть один важный вопрос, который требует внимания. Он заключается в парадоксе, который стал очевиден благодаря исследованию Ричарда Уортмана о вкладе Училища правоведения в развитие «правовой осознанности» в России в середине XIX века[136]. Уортман констатировал, что, безоговорочно признавая роль правоведов в утверждении «правовых начал», современники указывали, что знания выпускников Училища в области практической юриспруденции были слабыми и они испытывали большие трудности с исполнением служебных обязанностей по ведомству юстиции[137]. Возникает вполне правомерный вопрос: как же тогда они утверждали «правовые начала»?

Чтобы ответить на этот вопрос, обратим внимание на особый статус правоведов. Написанный Сперанским Устав училища 1833 года объявлял, что

Училище сие состоит под особенным покровительством Его Императорского Величества и именуется Императорским[138].

Устав училища был формальным документом, однако указанный в нем особый статус учебного заведения и, соответственно, особая миссия правоведов стали магистральной линией их «воспитания». Так, придворный протоиерей Василий Бажанов при освящении храма Училища 23 ноября 1835 года говорил, что юные правоведы отвечают перед Богом и царем в своих стараниях стать «служителями правосудия», «служителями правды». Правда объявлялась при этом главенствующей. В служении ей, учил священник, воспитанники должны отказаться от «зыбких умозрений» «иноземного влияния». Им надлежало сначала учиться, опираясь на «основательные познания отечественных законов», а потом трудиться «с очищенными и возвышенными понятиями о важности своего долга»[139].

На практике отказ от упомянутых «зыбких умозрений» заключался в том, что в отличие от университетского курса юридического образования теоретические предметы в Училище преподавались в урезанном виде, а упор делался на изучение законодательства. Устав Училища 1838 года сделал набор юридических дисциплин еще более специальным и ориентированным на отечественные законы: государственное право, гражданское право, межевые законы, уголовное право, судебная медицина и местные или провинциальные законы, законы финансовые и полицейские с предварительным изложением политической экономии и сравнительного законоведения. Сравнение с расписанием университетских кафедр показывает, что в университетах при этом читались большие теоретические курсы. Так, например, в Петербургском университете преподавали курс всеобщей теории права и методологии юридико-политических наук, а в Московском –