Эти сумасшедшие русские. Краткий курс русской литературы 1820-1991 - Паоло Нори

гувернанткой-француженкой, он надеялся, что сестра поможет ему помириться с супругой. Анне удалось уговорить Долли, она простила мужа; а вечером Каренина отправилась на бал. Кити, младшая сестра Долли, тоже бывшая на балу, с нетерпением ждала, когда же молодой офицер Алексей Вронский официально попросит ее руки. Однако Вронский, очарованный Анной Карениной, и не думал делать Кити предложение. И вот, когда следующей ночью, уладив семейные дела Стивы и невольно расстроив планы Кити, Анна по пути домой выходит из вагона и дышит зимним воздухом, она внезапно замечает на платформе Вронского. И заговаривает с ним.

– Я не знала, что вы едете. Зачем вы едете? – сказала она, опустив руку, которою взялась было за столбик.

И неудержимая радость и оживление сияли на ее лице.

– Зачем я еду? – повторил он, глядя ей прямо в глаза. – Вы знаете, я еду для того, чтобы быть там, где вы, – сказал он, – я не могу иначе.

Хочу отметить, что я не считаю Вронского каким-то необыкновенным героем, но эта фраза кажется мне необыкновенной.

«И в это же время, – пишет Толстой, – как бы одолев препятствия, ветер засыпал снег с крыши вагона, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он сказал то самое, чего желала ее душа, но чего она боялась рассудком. Она ничего не отвечала, и на лице ее он видел борьбу».

Еще один эпизод в «Анне Карениной», запечатлевшийся у меня в памяти, – это сцена на вокзале несколько часов спустя, когда поезд прибывает в Петербург и первое, что Анна Аркадьевна видит, выйдя из вагона, – лицо мужа, приехавшего встретить ее. «Ах, Боже мой! отчего у него стали такие уши?» – думает она, хотя уши у него такие же, как всегда, просто Анна словно увидела мужа впервые.

И последний незабываемый момент – свидание с сыном Сережей. Когда Анна ушла к любовнику, муж запрещал ей видеться с сыном, а мальчику говорил, что его мать умерла. И вот рано утром в день рождения Сережи Анна тайком приходит в дом супруга и решительно направляется в комнату сына, который вот-вот должен проснуться; несмотря на запрет, слуга впускает ее и сопровождает до дверей. Остановившись перед Сережиной комнатой, Анна Каренина, неверная жена и падшая женщина, «услыхала звук детского зеванья. По одному голосу этого зеванья она узнала сына и как живого увидала его пред собою»: увидела его, такого маленького, уже не спящего, но еще не до конца проснувшегося. И каждый раз, перечитывая книгу – а в последний раз я брал ее в руки в 2018 году, когда мне было пятьдесят пять, – я пробегаю эту сцену с тем же жадным интересом, с каким, будучи восьмилетним мальчиком, читал «Вокруг света за восемьдесят дней» Жюля Верна, всегда с тем же чувством – и в первый, и во второй, и в третий, и в четвертый раз. Вот вам еще один спойлер.

Я перечислил четыре момента, но хочу отметить еще два.

3.6. Финал

Толстому многое прекрасно удается, и, среди прочего, он, на мой взгляд, великолепно выстраивает монологи. Чрезвычайно сильное впечатление, в частности, произвел на меня внутренний монолог Анны за несколько часов до смерти, в седьмой части романа.

Да и финал «Анны Карениной», заключительные строки, – это внутренний монолог Константина Левина, женившегося на Кити и получившего все, чего он хотел: любовь увенчалась браком, в браке родились дети. И тем не менее он чувствует, что с ним что-то не так: по-прежнему сердится на слуг, бывает недоволен женой, досадует на гостей. Левин все еще в поисках – даже на последних страницах романа он ищет веру.

И возможно, обретает ее.

Обретает очень быстро, пожалуй, даже слишком, две-три фразы – и готово. А может, все не совсем так. Он осознает, что в нем крепнет новое чувство, но не знает, вера это или что-то другое, о чем и рассуждает в финальных строках романа:

А вера – не вера – я не знаю, что это такое, – но чувство это так же незаметно вошло страданиями и твердо засело в душе. Так же буду сердиться на Ивана-кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать свои мысли, так же будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и буду молиться, – но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее – не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!

Конец.

С моей точки зрения, это очень похоже на хеппи-энд. Несколько разочаровывающий и не совсем русский счастливый финал. Что-то вроде «и жили они долго и счастливо». Или, говоря точнее: «И будут они жить долго и счастливо, основывая свою жизнь на принципах справедливости и добра – с большой буквы „Д“. Ура, ура, аллилуйя, какая красота, какое счастье!»

Если хотите знать мое мнение, «Анна Каренина» – роман, пожалуй, с лучшим началом из всех, которые я когда-либо читал, и с одним из самых неудачных и разочаровывающих финалов.

Дело вкуса, конечно, кому-то, возможно, нравится именно такой финал. Мне он не нравится и не нравился никогда, у меня даже создалось впечатление, что писался он в спешке. В связи с этим на память приходит письмо Толстого литературному критику Николаю Николаевичу Страхову, написанное в августе 1875 года:

Берусь теперь за скучную, пошлую А[нну] Карен[ину] и молю Бога только о том, чтобы Он мне дал силы спихнуть ее как можно скорее с рук, чтобы опростать место – досуг очень мне нужный – не для педагогических, а для других, более забирающих меня занятий. Педагогические занятия я люблю так же, но хочу сделать усилие над собой, чтобы не заниматься ими.

3.7. Гений

Все знают, что обстоятельства второго сватовства Левина к Кити, когда она приняла его предложение, очень схожи с теми, в которых Лев Николаевич делал предложение своей возлюбленной Софье Андреевне Берс, ставшей в замужестве Софьей Андреевной Толстой и позднее писавшей в дневнике:

Гению надо создать мирную, веселую, удобную обстановку, гения надо накормить, умыть, одеть, надо переписать его произведения бессчетное число раз, надо его любить, не дать