За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Да нет, не тот, кого ты ждешь, – огорчила жена. – Но тот, кто у тебя за левым ухом. Фадеев!

– Чего хочет?

– Навестить.

– Нас?

– Нет, Фаддея Булгарина. Конечно же нас, Миша. Тебя, точнее.

– Так сказать, посетить умирающего члена его организации.

– Так что ему ответить?

– Пусть приходит.

– Когда?

– Да хоть сейчас.

Фадеев пришел на другой день. После вчерашней гирудотерапии больной снова почувствовал прилив сил, щеки обрели румянец, и Александр Александрович, пожимая руку, первым делом это отметил:

– Говорят, Булгаков тяжело болен, а он вон какой румяненький.

– Спасибо болезни, а то бы вы меня никогда не навестили, – съязвил Михаил Афанасьевич. – Люсенька, ставь на стол водочку, огурчики, грибочки, рыбку, все, что есть лучшего в доме.

– Вообще-то что врачи говорят?

– Рюмку позволю себе в честь такого драгоценнейшего гостя.

Фадеев был высокий, на полторы головы выше Булгакова, стройный, худой, на пиджаке потускневший орден Красного Знамени и новенький, сияющий орден Ленина.

– Можно потрогать? – озорно спросил Михаил Афанасьевич.

– Уголовным кодексом не возбраняется, – красиво заулыбался гость, рассыпав из уголков глаз обаятельные лучики-морщинки. Он был похож на матерого и сильного лиса, глаза серебряно-серые, ясные. В свои тридцать семь наполовину седой, и седина красивая, стальная.

– Мне таких никогда не дадут, – сказал Булгаков, потрогав и Знамя, и Ленина. Усаживая гостя за стол, он подметил, каким хищным взором тот глянул на Елену Сергеевну.

– Вы, к сожалению, правы, я все собирался пообщаться с вами лично, да все откладывал. И лишь узнав про болезнь… – Ему наполнили рюмку, и он поднял ее изящным жестом длинных, как у пианиста, пальцев: – Хочу выпить за ваше здоровье и выздоровление. Вы не представляете, как я вас уважаю. Насмотревшись на всякую сволочь и сравнивая ее с вами, должен сказать, Михаил Афанасьевич, что вы человек по-настоящему талантливый, честный и принципиальный. Вы не обременили себя политической ложью. Ни в жизни, ни в творчестве. Ваш путь отличается искренностью и органичностью. Я бы не поверил своим глазам, если бы прочел хоть одну вашу фальшивую строчку.

– Спасибо, дорогой Александр Александрович, – дрогнувшим голосом ответил Михаил Афанасьевич и, чтобы не проронить слезу, тотчас опять съерничал: – Прошу эти слова занести в протокол. Не забудьте их произнести на моих похоронах.

– Миша! – сердито воскликнула жена. – Бессовестный!

– Вы, стало быть, изменили ко мне отношение, – сказал Михаил Афанасьевич, когда они выпили за его здоровье, Фадеев полную, а он чуть-чуть пригубил. – А помнится, с вашей легкой руки появилось словечко «булгаковщина». И вы писали, что булгаковщину нужно не замазывать, а выкорчевывать. Откровенным врагом пролетариата меня величали.

– Величал! – засмеялся Фадеев. – Именно что величал. – Он сам налил себе еще рюмку и браво намахнул. – А что, разве вы любитель пролетариата?

– Да, я не люблю пролетариата, – ответил Булгаков словами профессора Преображенского.

– Вот за это я вас и уважаю, за то, что не лукавите, – вновь засмеялся Фадеев. – Ладно, оставим прошлое, нас сейчас больше интересует настоящее. Я пришел сообщить, что дал указание выписать вам значительную ссуду на лечение от Союза писателей. Пять тысяч рублей. Мне, знаете, приятнее иметь писателя Булгакова живым и здоровым, а не мертвую душу.

– Тронут, спасибо, – кивнул Булгаков.

– И второе: из подмосковных санаториев «Барвиха» сейчас наилучший. Я сам в нем часто отдыхаю и подлечиваюсь.

– Вы-то чем болеете?

– Да уж известно чем, русской болезнью. Вот, видите, уже сам себе третью рюмку наливаю. И в себя ее эдак. – Он опрокинул третью. – Так вот. Почему бы вам месячишко там не провести на свежем воздухе? А воздух там! – Фадеев взял из салата столовую ложку и стал ею манипулировать: – Берете эдак ложку, зачерпываете этот воздух, как густую сметану, и – ам! Невероятно вкусно. И полезно. Поедете?

– Только я без своей главной награды никуда, – ответил Булгаков.

– А, понял, без этой обворожительницы? Я бы на вашем месте тоже ни на миг не оставлял ее без присмотра. Украдут и спасибо не скажут. Безусловно, получите путевку на двоих.

– А я? – возмутился Сережа, только что вернувшийся из школы и после мытья рук пришедший обедать вместе со взрослыми.

– А школа? – возразила мама. – Из Барвихи далековато ездить. Придется пожить в Большом Ржевском. Но ты сможешь приезжать к нам по выходным. А когда примерно, Александр Александрович?

– До середины ноября там мест нет, но числа шестнадцатого можно будет устроить.

– Тогда, глядишь, уже и снег выпадет, будем на лыжах кататься, – с надеждой произнес Булгаков.

– Вот и прекрасно, – хлопнул себя по коленям Фадеев. – Спасибо за гостеприимство, мне пора бежать. На посошок.

Он выпил на посошок и ушел, на прощанье пожав руки Михаилу Афанасьевичу и Сереже, а руку Елены Сергеевны поднеся к губам и в поцелуе задержав на несколько секунд.

– Прямо, гляньте-ка, Шервинский! – возмутился Булгаков, когда гость ушел. – Все с ним понятно. Решил: Булгашка скоро скопытится, а жена останется красивой и свободной вдовушкой.

– Ну как не стыдно! – рассердилась Елена Сергеевна. – Человек с добром пришел к нам в дом. Ссуду пообещал, путевку.

– Венок на похороны.

– Типун тебе на язык.

– Только ты не сразу потом.

– Ну Мишка! Вот возьму и обижусь!

– Ладно, прости, пожалуйста. Любовь моя, не сердись. Знаешь ведь, что такое булгаковщина. Это когда язык без костей.

– Чтоб я такого больше не слышала! Клянись!

– Чтоб я сдох!

– Тьфу на вас, товарищ Бунша!

– Хорошо, что он недолго просидел, а то меня так и подмывало сообщить ему, что вчера он из меня за левым ухом кровь сосал. Булыга… А все-таки нас роднит, что он Булыга, а я Булгака. Бул-бул. И он искренне хорошо говорил обо мне, когда первый тост произносил. Зря мы его вчера в растворе хлорамина прикончили.

Глава тридцать девятая

Рыцарь Мишель де Бульгак

1932–1933

На сей раз он действовал решительно. После свидания в люксе «Метрополя», где они с секретным агентом Мадленой провели сутки, Михаил Афанасьевич отправился на дачу и объяснился с женой.

Выслушав его, стойкая Любанга ответила холодным голосом:

– Что ж, так и должно было случиться. И это очень хорошо. Я же вижу, какой ты стал потерянный с тех пор, как… К тому же у меня есть человек, готовый устроить мою судьбу. С Шиловским уже объяснился? Если нет, то, когда пойдешь к нему, прихвати свой браунинг.

С Шиловским он тоже намеревался объясниться лично, но тот все никак не возвращался из командировки, и, не в силах ждать, Михаил Афанасьевич написал ему письмо: «Дорогой Евгений Александрович, я виделся с Еленой Сергеевной по ее вызову, и мы объяснились с нею. Мы