250 дней в царской Ставке. Дневники штабс-капитана и военного цензора, приближенного к высшим государственным и военным чинам - Михаил Константинович Лемке

в органах печати упоминаний о Григории Распутине, во избежание возбуждения населения против существующего строя», – и просил разъяснить, подлежит ли это приказание исполнению со стороны военной цензуры, прибавив, что начальник штаба фронта генерал Саввич приказал цензорам оказать содействие; он же обратил внимание генерал-квартирмейстера штаба Верховного, что вопросы внутренней политики ставятся в зависимость от взглядов отдельных личностей, почему получается неоднородность требований, предъявляемых к военно-цензурным органам и недовольство в случае отказа выполнить эти требования» – а потому просил о выработке штабом Верховного главнокомандующего дополнительных к существующему «Перечню» положений о том, что должно воспрещаться военной цензурой к опубликованию в печати и произнесению в речах и докладах.

20 декабря 1915 г. начальник штаба Северного фронта генерал Бонч-Бруевич сообщил генералу Пустовойтенко, что телеграмма его от 16 ноября не может служить основой деятельности военной цензуры, так как доклад Горемыкина «составлен в общих выражениях и дает возможность широкого толкования указанных вопросов», чего нельзя допускать ввиду крайней неподготовленности военных цензоров, а потому он просил выработать дополнение к «Перечню» и направлять все сношения гражданской власти через Ставку.

После своего успешного выпада 13 сентября по адресу штаба Верховного Горемыкин решил пойти смелее и 7 декабря представил, опять-таки неожиданно для генерала Алексеева, который просто систематически обходился им в вопросе цензуры, новый всеподданнейший доклад следующего содержания:

По вопросу о постановке надзора за повременной печатью

За время текущей войны в некоторой части нашей печати неоднократно наблюдались попытки широко использовать для противоправительственной проповеди созданное военными обстоятельствами и усложнившимися хозяйственными условиями внутреннее положение в стране. Под покровом громких призывов к единению во имя победы день за днем в общественное сознание внедрялось убеждение о своевременности борьбы за власть. Деятельность, намерения, взгляды, мероприятия правительства в целях колебания его авторитета подвергались самым беззастенчивым истолкованиям, вплоть до распространения заведомо ложных слухов и различных измышлений. Совокупностью решительных распоряжений дальнейшее развитие угрожающей государственному порядку работы печати было пресечено. Но верные тем или иным партийным домогательствам газеты так называемого оппозиционного направления продолжают и доныне, если не открыто, то путем всевозможных обходных приемов, подогревать в населении тревожные настроения и готовы учесть малейшее послабление для новых агитационных происков.

Ныне Россия вступила в исключительную пору своего исторического бытия. Враг дерзнул проникнуть в наши пределы. После зимнего боевого затишья предстоит решающая борьба за честь и благо родины, за самостоятельность жизни связавших с нами свою судьбу народов. К этим великим дням для обеспечения конечного торжества должны быть собраны, сосредоточены и напряжены все силы, вся мощь страны. Перед лицом такой необходимости не может быть места ни узкопартийным стремлениям, ни взаимному недоверию, ни каким-либо иным подобным проявлениям, способным тормозить общий объединенный труд для подготовления победы. Призванное в. и. в. к ответственному служению в грозную годину войны, к руководительству внутренней жизнью государства, правительство должно быть, и в его целом и в отдельных его представителях, ограждено от рассчитанных на расшатывание его авторитета посягательств, от мешающих спокойной его работе покушений.

В такой обстановке приобретает особенно важное значение вопрос о деятельности печати, обладающей при распространенности газетного листа и проникновении его во все слои населения огромным влиянием на общественное сознание. Деятельность эту, во имя велений суровой военной необходимости, следовало бы поставить в такие условия, которые предупреждали бы возможность обращения печатного слова во вред потребностям данной исключительной минуты. Разрешение таковой задачи неосуществимо на почве общих законоположений о печати, построенных на началах почти полной ее свободы, особенно в области общественно-политических вопросов. Единственный для этого путь – неуклонное применение тех чрезвычайных полномочий, которые, по военным обстоятельствам, присвоены подлежащим военным и гражданским властям. В этом отношении, как убеждает опыт, до сих пор не установилось еще той общности взглядов и действий, которая является непременным залогом для планомерного достижения намеченной цели.

В связи с войной отдельные части империи разделяются в порядке управления на местности: 1) входящие в район театра военных действий, 2) состоящие на военном положении, но не включенные в район театра войны и 3) находящиеся на положении чрезвычайной охраны. На пространстве первых (в их числе Петроград) действует всецело власть Верховного командования, во вторых (в числе их Москва[42]) – военного министра и в третьих – министра внутренних дел, чрез главноначальствующих.

В местностях, входящих в район театра военных действий, введена военная цензура в полном объеме, согласно Положению о которой печатные произведения подвергаются предварительному до выпуска в свет, просмотру; при этом, по силе ст. 31 того же Положения, военным цензорам вменяется в обязанность не допускать к опубликованию путем печати всякого рода сведений, которые могут, по мнению цензора, оказаться вредными для военных интересов государства. При наличии приведенных постановлений поддержание правильного надзора за повременными изданиями требует главным образом усвоения военно-цензурными учреждениями того начала, что понятие «военных интересов государства» не ограничивается тесными пределами соблюдения военной тайны, что оно несовместимо с появлением в печати всяких сведений, статей, сообщений и рассуждений, которые способны создавать ослабляющие не только внешнюю, но и внутреннюю мощь страны настроения и подрывать доверие к поставленным в. и. в. властям. Само собою разумеется, однако, для военного начальства было бы обременительно входить в каждом отдельном случае в подробную оценку газетного материала с общеполитической точки зрения. Поэтому представлялось бы желательным закрепление более близкого участия в работе военной цензуры Министерства внутренних дел, вполне, по-видимому, осуществимое по действующему Положению о таковой цензуре. Соответственные руководящие указания, а равно некоторые необходимые для согласования и взаимодействия военной и гражданской власти распоряжения могли бы последовать по соглашению начальника штаба Верховного главнокомандования с председателем Совета министров.

Вне района театра войны военная цензура не обладает правом предварительного просмотра предназначенных к выпуску в свет произведений тиснения. В этих местностях борьба с злоупотреблениями печатным словом возможна в порядке непосредственного воздействия на редакторов и издателей. Особые полномочия местной власти по военному положению и по положению о чрезвычайной охране достаточно широки. Едва ли могут быть сомнения в том, что угроза, например, приостановки издания или высылки упорствующих за пределы губернии представляется весьма серьезною и побудит деятелей печати внимательно относиться к предъявляемым им требованиям. Важно только, чтобы в данном случае повсеместно проводились согласованность и последовательность действий. В таком смысле общее руководство должно исходить от министров военного и внутренних дел, по принадлежности.

Докладывая изложенные общие соображения и не дерзая утруждать высочайшее внимание изъяснением подробностей желательных для отвечающей современной обстановке организации надзора за печатью мероприятий, всесторонне разработанных в прилагаемой справке о суждениях образованного при главном управлении по делам печати частного совещания, приемлю долг, ввиду необходимости