Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов

     ба ясных глаза Куналы и так промолвил:

«Даже царь любуется чистотой лучистой

     дивных глаз молодого царевича, — и однако

Вижу ясно, что эти глаза, достойные счастья,

     очень скоро и неизбежно должны погибнуть.

Весь наш город, подобно небу, объят восторгом,

     потому что счастлив царевича зреть молодого,

Но как только его глаза погаснут, исчезнут,

     будет вся столица охвачена тьмой и скорбью!»

Пораженный тем, что вещал ему предсказатель,

     царь уже порешил отправиться вместе с Куналой,

Но советниками и вельможами был удержан

     и печально, медленно двинулся в путь обратный.

А прекрасный Кунала с послушным, могучим войском,

     затмевая солнце громадным облаком пыли,

Дальше двинулся, приступом взять решив Такшашилу,

     усмирить правителя дерзкого — Кунджаракарну.

Вот приблизился к городу он — весь мятежный город,

     как живой стеной, окружил боевыми слонами,

Трубный рев их как будто раскалывал надвое землю,

     словно тяжкий рокот взволнованного океана.

Услыхав этот рев, увидав могучее войско,

     устрашился правитель, забыл о дерзкой гордыне,

Сообщил немедля, что вместе со всем народом

     отдается под милосердную власть Куналы.

А затем, пред царевичем юным склонясь смиренно,

     одарил его мудрый, одумавшийся правитель

И конями, и драгоценностями, и слонами

     и с большим почетом сопроводил в свой город.

Вот привел он царевича в свой дворец прекрасный,

     усадил смельчака молодого на пышное ложе

И тогда, почтительно перед ним склонившись,

     не сводя с него глаз, повел покаянные речи:

«Ты помилуй, царевич! Противиться мы посмели

     не отцу твоему: мы все — его верные слуги.

Но наместники алчные грубым своим произволом

     нас в конце концов принудили к возмущенью».

Был царевич обрадован этим правдивым признаньем,

     и тогда правитель с учтивостью и радушьем

Стал отменными блюдами потчевать знатного гостя

     и ему оказывать всяческое уваженье.

Окруженному этим почтеньем царскому сыну

     задержаться пришлось на много дней в Такшашиле,

Потому что все небо затмили густые тучи{188},

     переполненные благодатною, свежей влагой.

А меж тем у царя Ашоки, чью душу снедала

     боль-тоска по сыну, по лотосам глаз его чистых,

Из-за этой тоски, по другой ли какой причине

     непонятные, острые боли возникли в чреве.

Увидав, что недуг царя с каждым днем сильнее,

     собрались на совет и решили его вельможи

Самых лучших врачей призвать, умудренных, искусных,

     чтобы средство нашли исцелить больного владыку.

Вот явились врачи — исцелители всех болезней,

     осмотрели царя, истомленного жгучим страданьем,

Стали снадобья пробовать — мази, припарки, отвары,

     но ничто от мучений страдальца не избавляло.

Возле ложа владыки врачи день и ночь сидели,

     хоть какое-то новое средство придумать пытались,

Но затмились их лица тоской, порожденной сомненьем,

     что возможно понять недуг его непонятный.

Не скрывая волненья и страха, сидели жены,

     на цветных поясах колокольчики их умолкли,

Неотрывно глядели они на царя больного,

     неподвижные, будто взирающие на картину.

А другие жены, сидевшие рядом с ложем,

     опахалом белым обмахивали страдальца,

И при каждом взмахе, шурша, опахало вздыхало,

     словно тоже охвачено было тоской безутешной.

Устремив свой взор на сосуд с холодной водою,

     горьких трав настой с презрением отвергая,

Стал гневливым царь от бессонницы и от болей,

     и лишь злили его любые благие советы.

Исстрадавшись от приступов этой презренной болезни,

     ненавидя свое изнуренное болью тело,

Царь приник к груди любимой своей Тишьяракши,

     слабым голосом так говоря молодой супруге:

«Что за прок в этих горе-врачах, лишенных познаний,

     в их ошибочных средствах, несущих лишь новые муки?

Для того, кто страдает от кармы{189} своей злосчастной,

     нет леченья вернее, чем наставленье в дхарме.

Ах, отправилось тело мое в долину страданий,

     много лет оно было вместилищем наслаждений,

Но, не в силах теперь наслажденьями наслаждаться,

     для меня превратилось в орудие тяжких пыток.

Ибо счастье, которым возможности нет наслаждаться, —

     это самое горестное из проклятий жизни,

Пусть прекрасно оно, но своей недоступностью мучит,

     как слепого томит лицо прелестной подруги.

Для того, кто палим постоянным огнем страданья,

     даже если слаб тот огонь, но горит непрерывно,

Как бы жить он ни жаждал, но если нет исцеленья,

     счастье — скорая смерть, это лучше долгой болезни!

Видно, подлую эту болезнь — обманщицу злую,

     омерзительную в беспощадном своем упорстве,

Это скрытое в теле зло уничтожить можно

     лишь в костре прощальном — в пламени погребальном.

Забавляются наши дурные деянья тем, что стремятся

     в нас жестокими противоречиями проявиться:

Так здоровых телом терзает всю жизнь их бедность,

     а богатых мучит всю жизнь нездоровье тела.

Бесполезно, бесплодно рожденье того, в чьем сознанье

     не сияет разум, стремящийся к размышленью,

И презрение разуму, если себя не украсит

     украшеньем блистательным — слушаньем слов священных.

Но что толку в самых святых речах многословных,

     если душу нашу они не приводят к счастью,

И что толку в счастье, что толку в пышном богатстве,

     если нам не дано наслаждаться счастьем здоровья.

Приведите скорей любимого всем народом

     молодого царевича! Хватит гостить в Такшашиле!

Где он? Видеть хочу! Не Запятнанному Грехами

     я сегодня же передам всю мою державу!

И когда над ним царский зонт белоснежный поднимут,

     и когда я венец на него возложу с любовью,

Пусть увидят в нем горожане меня, но только

     омоложенного эликсиром святых деяний!»

Услыхав эти речи царственного супруга,

     содрогнулась душой коварная Тишьяракша,