Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

class="p1">Я дала ему десятикопеечную серебряную монетку, но он признает только пятак. Так его научили казаки. Иногда детей бывает двое или трое. Один, самый маленький, все пытается стать на голову, но более тяжелый зад перетягивает, и он шлепается всем тельцем в грязь. Все хохочут – и артисты, и публика! А дети спохватываются и сразу протягивают руки:

– Давай пятак!

При первой встрече мальчуган встретил меня грубейшей русской руганью; он низко кланялся мне и самым любезным тоном осыпал меня грубейшими ругательствами. Я просто от него шарахнулась в сторону. Но он шел за мной, приветливо кланялся и продолжал произносить бранные слова, как твердо заученный урок. Наконец я остановилась и схватила его за ухо (голова-то была гладкая, бритая, как яблоко).

– Нельзя это говорить!.. – Он убежал. На другой день, только я вышла после работы, а он уже издали кувыркается и поет. Подкатился мне под ноги и запел «Перстенек». Я дала ему пять копеек. Он их моментально засунул в рот и убежал. С тех пор каждый день встречает меня, поет и пляшет, но больше не произносит ругательств. Только неизменно просит и получает «пятак».

Сестра Маруся подарила мне большой пучок свежих душистых нарциссов, а сестра Феничка – огромный пучок фиалок. Наши санитары принесли цветущих веток персиков, абрикосов и сирени, и я пришла домой с целым снопом цветов. Дома я застала гостей. Сидели у нас следователь К. А. и доктор Евсеев. Гости сидели за столом, ели и пили. На столе стоял окорок, жареная баранья нога, печения и кулич, похожий на торт. Сначала я думала, что они пьют чай – перед каждым стоял чайный стакан, у кого наполовину отпитый, у кого еще полный, у кого пустой. Но вместо самовара на столе стояла четвертная оплетенная бутыль с вином…

– А, Тина Дмитриевна! С наступающим праздником! – поднимая стакан, поздравлял меня следователь. – Выпейте с нами вина…

Вскоре доктор Евсеев ушел. Под вечер ушел и следователь.

– Видишь? У нас все готово к встрече Пасхи… А теперь я лягу и посплю до заутрени, – сказал муж, ложась на кровать.

Гайдамакин принес крашеные яйца и поставил на стол.

– Барыня, я не успел отпроситься у барина сходить к заутрени, – шепотом сказал он мне. – Как вы ушли, у нас весь день были гости.

– Иди, иди! Мы тоже пойдем. – Гайдамакин ушел, а я села на подоконник. Ночь уже наступила. Полная луна стояла высоко на чистом небе и светила очень ярко. Тени были короткие, пахло цветами, полная тишина! Нигде ни шороха, ни звука… «Святая ночь! – подумала я. – Который час? Может быть, уже пора одеваться и идти в церковь?» Я оглянулась. В комнате не был зажжен свет, но все было видно как днем… Ваня лежал на спине, вытянувшись во весь рост, и крепко спал, подложив руку под щеку и склонив голову немного набок… Эта великая и торжественная ночь всеми переживается так радостно. Но у меня только чувство грусти и одиночества. Нет радости ожидания Светлого Воскресения – такого великого торжества!..

До сих пор у меня была семья, но сейчас я чувствую полное одиночество. Единственный близкий и дорогой мне человек спит, оглушенный вином… Мое душевное состояние безразлично для него… Он даже не сознает, что и сам он катится в темную, глубокую яму и тащит за собой и меня. Все кругом торжественно собираются к заутрени в церковь, а я сижу одна и караулю спящего пьяного мужа!.. Нет! Это невозможно! Я совсем пропаду! Так жить невыносимо!..

– Ваня! Ваня! Вставай, пора идти в церковь! Вон люди идут уже, нарядные, с вербой, с цветами! Посмотри, какая прекрасная, светлая ночь! Точь-в-точь, как та, наша, – первая…

Долго он не мог проснуться и понять, чего я от него хочу… Наконец проснулся. Сел на кровати.

– Не стоит идти! У меня болит голова… Давай лучше ложиться спать. – Он подошел к столу, налил вина и выпил.

В дверь постучал доктор Евсеев:

– Идемте в церковь! Пора! – Войдя и увидев, что мы совершенно еще не готовы, он стал уговаривать: – Пойдемте хоть ненадолго. Примем христианский вид!

Но муж заупрямился:

– Нет! Я не пойду. Я только сейчас проснулся.

– Ну, а вы, Тина Дмитриевна, идете?

– Да, я хочу. Но только вместе с Ваней!

– Ну, как хотите. А я пошел…

– Ваня! Идем, родной! Мне очень тяжело оставлять тебя одного дома.

– А ты тоже останься, не ходи! Ложись спать. Давай я сниму с тебя туфельки и помогу раздеться…

– Что ты! Что ты, Ваня, говоришь? Как я могу лечь спать, когда все идут в церковь! Ведь это бывает только один раз в году!

– Давай мы из окна лучше послушаем! Наверное, ведь будет слышно, когда запоют «Христос Воскресе». А ты разденься, надень халатик, и мы будем сидеть на окне и слушать!

– Нет! Я хочу слушать пение в церкви, видеть людей, ощущать радость этой службы со всеми вместе! Пойдем ненадолго. Как только пропоют «Христос Воскресе», мы сразу пойдем домой. Пожалуйста, Ваня, выйди из этой черной ямы! Ты увидишь, как все красиво и радостно вокруг нас! – Я стала на колени перед ним, гладила его руки и целовала. – Ваничка! Тебе только стоит надеть сапоги, и ты готов…

– Нет! Я не пойду! И тебя прошу тоже не ходить. – Он стал снимать с меня косынку. Я отстранила его руку и встала.

– Хорошо. Я пойду одна. А ты слушай из окна, если хочешь…

– Нет! Пожалуйста, не ходи! Я очень прошу тебя остаться, – настаивал он, а сам подошел к столу и пьет вино.

Я взяла со стола мелкие деньги, поправила косынку и пошла к дверям. У дверей остановилась, посмотрела на него. Он, не поднимая глаз, пил вино и повторил:

– Останься! Не ходи!..

Я ушла!! В доме, кажется, никто не остался. Все окна были темные, только внизу, у входных дверей, стоял дневальный санитар.

– Все ушли в церковь, кажется? – спросила я.

– Все, все. И доктор Евсеев ушел, и заведующий тоже, и писаря, и денщики. Хозяйки-айсорки давно ушли. Все ушли!

Пошла и я… Точно из темной, душной ямы вырвалась… И невольно хотелось глубже и полнее вдыхать ароматный весенний ночной воздух… Вот и ворота. А в глубине двора – ярко освещенная, переполненная церковь… Толпа офицеров, солдат, сестер и врачей группами заполняли и двор около церкви. Айсорки – нарядные, в пышных шелковых платьях, с шелковыми красивыми шалями на головах, длинными серьгами в ушах, бирюзовыми кольцами в ноздрях и медными браслетами на руках. Мужчины все в белых вышитых рубашках и накинутых на плечи широких