Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

Я не выдержала и сказала:

– Марусю Тарасову я тоже люблю…

– Ну, эту шальную я ни за что не возьму! Она там будет скакать по горам, упадет и разобьется, а я за нее отвечай, – сказала женщина-врач.

Наступил день выступления. Всех просили брать вещей как можно меньше. Я вынесла чемодан, тюфяк, одеяло и подушку, завернутые в один сверток, и ручной саквояжик с мелкими туалетными принадлежностями. Посреди двора стояло несколько хозяйственных двуколок и линейка для нас – сестер и врача. Санитары ехали на двуколках. Они были нагружены с верхом и покрыты брезентом: там было белье для раненых, одеяла, мешки для сенников, медикаменты, сгущенное молоко, галеты, крупы, чай, сахар. Как-никак, нас ехало пятнадцать человек! Нужно везти еду и для себя, и для раненых и больных. Да еще везли огромные палатки для раненых, для сестер и для санитаров. Обоз получился большой. Когда мы сели на линейку, Маруся, плача, прощалась со мной, с Феничкой и другими, но с женщиной-врачом нет. Бедная Маруся! Она так же некрасива и смешна, когда плачет, как и когда смеется. Она плакала и почти громко говорила:

– Ничего! Я ей подложу свинью при первом же удобном случае.

Весь персонал лазарета вышел нас провожать. Все желали нам успеха и наград за наши будущие подвиги…

И вот я еду работать с людьми, которых почти не знаю и для которых я сама чужа и безразлична… Вот кладбище… Здесь лежит мой Ваня!.. Всегда он был моим заступником и защитником… А теперь сам только покойный… Ваня, Ваня, чувствуешь ли ты, что я так близко от тебя?… Хочется соскочить и пойти к нему… рассказать, как невыносимо тяжело мне жить без него… Как мучительно оставлять здесь его одинокую могилу… Стараюсь скрыть слезы, но Феничка заметила и ласково гладит мою руку. Не хватает сил попросить хоть на минуту остановиться, чтобы пойти проститься с ним… А линейка уже проехала… и увозит меня все дальше и дальше…

Из Урмии мы ехали все время на запад, к горам, которые виднелись вдали синей полосой. К ним поднималась постепенно и почти незаметно огромная равнина – степь без кустов и деревьев, но вся покрытая травой и цветами. Местами ее пересекали неглубокие овраги, по дну которых бежали весенние ручьи. Первая ночевка была прямо в степи. Когда солнце стало опускаться к горам, весь отряд остановился. Один из офицеров стоял на дороге и показывал, кому куда заезжать. И скоро все кругом оживилось. Выросли палатки; загорелись костры, и тысячи людских и лошадиных ног стали затаптывать свежую, нетронутую степную траву… Пелена дыма скоро покрыла всю местность кругом, и вся она заполнилась сложным, но негромким шумом лагеря.

Наши санитары поставили для нас палатку, разожгли костер и стали варить еду, а мы стали приготовлять для себя постели. Для полноты картины к нам сейчас же пришел первый раненый. Это был молодой казачий офицер, Митя, как его называли мои спутницы. Феничка и женщина-врач радостно и приветливо встретили Митю и принялись расспрашивать его… Я видела его в первый раз. Нас познакомили. Митя произвел на меня очень хорошее впечатление, и таким оно осталось навсегда. Он мне напоминал моего брата Харитона. Впоследствии мы с ним сделались друзьями до самой его смерти. (Его убили после революции свои же казаки.) Митя был высокий, стройный, черноволосый, черноглазый и почти безусый (что его очень огорчало). Ласковый, услужливый и добрый. Он пользовался общим расположением.

– Митя, что с вашей рукой? – спросили его. Рука была вся забинтована.

– Обжег! Персидский губернатор устроил для начальника отряда и для нас, всех офицеров, проводы. А я предложил устроить фейерверк, но не очень удачно. Всю ладонь обжег. Болит страшно. – Мы перевязали ему руку. А так как это был единственный раненый, то мы все четверо принимали в этом участие и старались применить все наши знания. Руку ему забинтовали на целый год! Когда кончили, Митя заявил, что завтра утром опять придет.

– Нет, нет, не приходите! Так часто менять повязку не нужно.

– Разве? – удивился Митя. – Теперь я сожалею, что не обе руки обжег… Я бы приходил два раза в день: одну руку перевязывали бы утром, другую – вечером…

– Я вам, Митя, разрешаю приходить к нам и без этого! – сказала женщина-врач.

– Вот за это – спасибо вам! Завтра же утром приду.

На другой день к обеду весь отряд пришел на питательный пункт, где уже ждали нас и очень хорошо накормили. А после обеда отряд выступил дальше. Два дня мы шли, постепенно поднимаясь, к горам, которые виднелись вдали. Погода была чудная; небо голубое; солнце яркое; тепло. На третий день к вечеру отряд подошел к самым горам. Тут уже стояли биваком какие-то казачьи полки. Нам указали наше место, и санитары стали ставить палатки. Мы им помогали, развязывая наши вещи и устраивая постели. Ночью все казалось таинственно и красиво. Когда мы утром вышли из палатки, то вчерашнюю голую степь узнать было нельзя. Всюду стояли лошади, обозы, палатки. Между ними повсюду – множество казаков. Мы в смущении вернулись в палатку. Что же нам делать?..

– Сестры! Мы здесь не женщины, а медицинский персонал! Не будем обращать ни на кого никакого внимания и открыто пойдем в горы!.. – сказала женщина-врач. Но, в конце концов, мы так никуда и не решились пойти и просидели весь день в палатке. Но зато, как только стало темнеть, она решительно позвала санитара: – Тишкин! Веди нас туда, где нет казаков!..

Пришел к нам отрядный врач и сказал, что дальше нет дороги, а только караванная тропа и поэтому мы, как и весь отряд, будем перегружаться на вьюки, что займет много времени. Несколько дней мы жили вполне благополучно. К нам приходили гости из полков, врачи и офицеры. Мы их угощали чаем с галетами и со сгущенным молоком. Но вот пошел дождь!.. В первый день он лил «сорок дней и сорок ночей»! На другой совсем нас затопил… А на третий – вся долина покрылась водой! Тысячи лошадиных и казачьих ног размесили воду с глиной в море жидкой, глубокой грязи, и не было никакой возможности нигде ни пройти, ни проехать… Мы сидели целый день на своих койках, поджав под себя ноги, и пили чай. Выйти куда-нибудь из палатки было совершенно нельзя. Что хочешь, то и делай!.. Дня через три, проснувшись утром, мы увидели, что потоп пришел в самую нашу палатку… Все наши