Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

– Как болит сердце!.. Как невыносимо бьется… – говорил он, растирая левой рукой грудь около сердца…

Я растерялась. Не знала, что мне делать… Столько страха и горя я еще никогда не испытывала…

– Гайдамакин, скорее беги, позови доктора Бакина! – крикнула я.

– Не нужно! Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел меня в таком состоянии!

Я хотела намочить ему голову водой, но он не подпускал меня даже подойти к себе и продолжал метаться по комнате. Остановился около стола, взял чайный стакан с вином, посмотрел на него с отвращением и выпил. Я чувствовала сама, что не могу больше выносить это мучение! Что мне делать? Застрелюсь!.. Я знала, что его револьвер всегда лежит в нише около его кровати. Схвачу его и сразу покончу со своими мучениями!.. Нет больше сил терпеть эту муку!.. Я посмотрела на то место, где всегда лежит револьвер, но там его нет… И мы, как два зверя, запертые в одной клетке! Один мечется в бреду полубезумия, то стонет, то хватается за свой яд, то умоляет спасти его от него!.. А я сижу в темном углу и изнываю в отчаянии, не зная выхода из непереносимых мучений… И вдруг я увидела, что уже настала ночь! Окно совсем черное… Муж лежит на кровати, на спине. «Спит», – подумала я, тихонько встала и пошла к дверям. Но только я стала поднимать крючок на дверях, муж неожиданно спросил меня:

– Ты куда?..

Я вышла и спустилась во двор. Он был глубокий, как колодезь, и посреди него до сих пор лежал грязный лед. Я сняла туфли и встала на него. Во дворе темно, как в могиле… Нигде не видно ни одного огонька. Жду, когда закашляю… Но мне даже не холодно. Хоть бы заболеть и умереть!.. На верхней галерее показался Ваня. Но я знаю, что он не может увидеть меня. Он постоял, посмотрел и стал спускаться по лестнице. Я жду. Он спустился до второго этажа и пошел в канцелярию, но сейчас же вышел и опять стал спускаться ниже. Сейчас он должен пройти по нижней галерее; привыкнувшими к темноте глазами увидит меня стоящей на льду… Я надела туфли и пошла к нему навстречу.

– Тина, что ты тут делаешь?

– Так стою. Ничего не делаю.

Вот я опять в комнате. Но не кашляю!

– Ваня, что же делать? Мне безумно тяжело видеть, как ты гибнешь. Я не могу больше выносить этого. Пусти меня домой! Ведь ты же сам вчера предлагал, чтобы я ехала…

– Знаю! Надоело смотреть на пьяного мужа? А там много развлечений и ухажеров? Терпи! Недолго уже! Скоро все кончится…

– О чем ты говоришь? Что кончится?..

– Ничего! Ложись спать. Поздно уже.

На следующее утро муж проснулся ласковый, добрый. Но чай пить не стал. Его все время тошнило и рвало. Все пьет вино, но оно не задерживается, сейчас же выходит обратно.

– Мне нужно, чтобы хоть капля задержалась в желудке! Тогда будет лучше. Смогу пить сколько угодно…

Я пошла в лазарет.

– Сестра Семина, правда, что вы уезжаете из Урмии? – спрашивали меня сестры и врачи.

– Нет, нет! Никуда я от вас не уеду! Тут и помру с вами!..

Пришла домой. Муж говорит:

– Ну! Все заказал для Пасхи. Этот повар приходил сюда. Он испечет что-нибудь. Но насчет кулича он не уверен. И не знает тоже, достанет ли творогу для пасхи. Гайдамакин сварит окорок, зажарит баранью ногу и покрасит яиц. Послал двуколку за вином. Его у нас мало осталось, если кто-нибудь зайдет, надо же угостить!

Проснулась сегодня утром, открыла глаза, а лучи яркого солнца доходят почти до самой кровати мужа. Вспомнила, что ведь сегодня Страстная суббота. Этот день с раннего детства был для меня днем радостного и тревожного ожидания – возьмут ли к заутрени? В прошлом году не взяли. Я горько плакала тогда от обиды. Но мне сказали, что в будущем году, когда я подрасту, меня возьмут непременно. Потом, когда я на целый год выросла, мне и платье новое сшили, голубое. Должны непременно взять! А сколько было пережито волнений, страхов и бурных слез, пока не наладилось все и мы не вышли из дому торжественной процессией под унылый звон колоколов… Следующие годы у подростка новые волнения. Тетя с утра еще сказала, что к заутрени пойдем все вместе к Покрову. А и я, и Вера, моя подруга, условились, что пойдем в крепостной собор. Там нас будут ждать знакомые гимназисты, которые после обедни пойдут провожать нас домой. А вот самая первая, светлая и радостная Христова заутреня… Я иду по тихим ночным улицам, и со всех сторон несется благовест. Он, мой будущий муж, держит меня за руку и говорит:

– Как мы будем счастливы всю жизнь!..

Как он любит меня!.. С тех пор мы не пропускали ни одной Пасхальной заутрени во все годы совместной жизни… Конечно, пойдем и сегодня!

– Ваня! Ваничка, родной мой, ведь сегодня Великая суббота. Наша светлая Христова суббота, мы пойдем с тобой в церковь! – присев к нему на кровать, тормошу его. Открыл воспаленные глаза… – Ты помнишь первую заутреню, когда ты мне сделал предложение?.. Мы были так счастливы тогда! Решили, что будем ходить всю жизнь на каждую Пасхальную заутреню.

– Ну, а сегодня не пойдем!..

– Послушай, Ваня! Нельзя так жить! Мы лишены обычной домашней обстановки… Мы отвыкли от всего, из чего слагается привычная жизнь и что делало ее привлекательной и полной… Мы огрубели, и все радостное и красивое нам стало недоступно. Только церковь и служба в ней – единственное, что осталось здесь от прежней жизни… Особенно люблю я Пасхальную заутреню… Я так люблю ее торжественность, ее радостное пение, оживление, счастливые лица… Мне говорили в лазарете, что айсоры страшно религиозны и на Пасху приходят в церковь в национальных живописных лучших айсорских нарядах.

– Ну, хорошо! До вечера еще далеко. Там будет видно…

– Только, пожалуйста, сегодня не пей! До заутрени хотя потерпи, – уходя в лазарет, просила я.

После работы, только я вышла из ворот лазарета, ко мне колесом подкатился маленький персючок, напевая и приплясывая:

– «Разлука – ты разлука…» Давай пятак! – протягивая грязную руку, просит мальчуган. Он каждый день аккуратно встречает меня этим пением и получает свой пятак. Как бы ни было грязно и холодно, он кувыркается, разбрызгивая грязь и напевая песню, которой его научили казаки. Он вытащил из-за пазухи бубен и стал петь и приплясывать: «Перстенек золотой, талисман мой дорогой!» Давай пятак!