История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

в Солсбери, откуда ему было бы нетрудно остановить Уоллера, после чего располагавшиеся в Сомерсетшире части королевской армии могли бы быстро овладеть Таунтоном. Рассчитывая на такое развитие событий, Его Величество укрепился в своем замысле отправить принца на Запад и назначил Его Высочеству советников, чьими суждениями он должен был руководиться в своих действиях (герцога Ричмонда, графа Саутгемптона, лорда Кейпла, лорда Гоптона и канцлера Казначейства); вдобавок король решил, что самым западным местопребыванием принца должен быть Бристоль - чтобы никому не пришло в голову, будто принца хотят отправить к матери во Францию, чего многие тогда опасались, хотя и без всяких оснований. >

181. Когда король находился в столь печальном положении, большим утешением для него было знать, что дела Парламента пребывают в еще большем расстройстве. Причиной любого недовольства при дворе и в армии были крайняя нужда и стесненные обстоятельства Его Величества, и даже весьма умеренной суммы оказалось бы достаточно, чтобы положить конец всем раздорам. Но все богатства королевства — ведь Палаты стали теперь едва ли не полными его хозяевами — были бессильны помешать таким же и еще большим раздорам и несогласиям проникнуть во все отрасли парламентского управления, ибо в их советах и армиях господствовала личная вражда, а Палата пэров оказывалась по существу лишенной всякой власти и авторитета каждый раз, когда ее члены не вполне соглашались с требованиями общин.

Крайняя партия, обманом вовлекшая прочих в войну, а впоследствии препятствовавшая любым попыткам примирения, обнаружила теперь, что ею выполнена та часть работы, с которой позволяли справиться прежние ее орудия, и что для довершения дела следует употребить иных деятелей. Партия эта уже давно была недовольна графом Эссексом, как, впрочем, и он ею, ведь каждая из сторон стремилась скорее одолеть другую, а не взять верх над королем. Приверженцы этой партии не слишком огорчились позорному поражению Эссекса в Корнуолле и были бы только рады, если бы он сам погиб, а его армия была полностью уничтожена, а не просто распалась, ведь большинство солдат и офицеров Эссекса им отнюдь не сочувствовали, а потому эта партия решила более им не доверять и не принимать на службу. Но еще сильнее тревожило партию то, что ее обожаемый граф Манчестер, на которого она полагалась как на верного друга, рассчитывая с его помощью незаметно лишить Эссекса всякого влияния в армии, вдруг оказался столь же непригодным для достижения ее целей орудием, как и сам Эссекс. Между Манчестером и Кромвелем вспыхнула непримиримая вражда, вынудившая ее открыто прибегнуть к особым мерам еще до того, как для них созрели условия.

Кромвель обвинил Манчестера в том, что он из трусости изменил Парламенту, когда король в последний раз явился к Ньюбери за своей артиллерией, ибо граф мог бы легко разгромить всю его армию, если бы только разрешил своим войскам вступить с нею в бой. Кромвель утверждал, что он сам явился тогда к Манчестеру, показал, как это можно сделать, и попросил дозволения атаковать со своей кавалерийской бригадой арьергард отходящей королевской армии; причем граф с остальными войсками мог бы в это время просто наблюдать за событиями и действовать так, как сочтет нужным — однако Манчестер, невзирая на его, Кромвеля, и прочих офицеров настойчивые просьбы, заупрямился и категорически им отказал, сославшись при этом на одно-единственное соображение, а именно: если они вступят сейчас в бой и разобьют королевскую армию, то король наберет себе новую армию и продолжит войну — но если его, Манчестера, армия окажется разгромленной прежде, чем армия Эссекса будет пополнена, то их дело потерпит крах, а сами они, все до единого, превратятся в мятежников и изменников, которым по закону полагается смертная казнь и лишение прав.

Сказанное графом о том, чему они должны подвергнуться в соответствии с законом, Палаты восприняли чрезвычайно болезненно, ведь Манчестер, как можно было заключить, признал таким образом незаконность их действий — и это после стольких торжественных деклараций Парламента, твердившего, что закон находится на его стороне и что именно король, взявшись за оружие, поступил вопреки закону. Граф объяснил, что, произнося эти слова, он имел в виду, что в случае поражения их армии с ними поступят как с изменниками; произнес же он их в тот момент, когда отклонил предложение генерал-лейтенанта, грозившее поставить армию в положение более опасное, чем он, граф, находил допустимым в тогдашних условиях, посреди зимы. После чего Манчестер, со своей стороны, обвинил Кромвеля, рассказав, что однажды тот весьма откровенно обсуждал с ним положение дел в королевстве и предложил некую меру. «Парламент никогда этого одобрит», — ответил граф, на что Кромвель мгновенно отозвался следующими словами: «Милорд, если вы будете крепко стоять за честных людей, то окажетесь во главе армии, которая сама будет предписывать законы королю и Парламенту». Слова эти, продолжил граф, произвели на него сильнейшее впечатление, ибо он знал генерал-лейтенанта как человека, преследующего далеко идущие цели, а потому он, Манчестер, с тем большим усердием стремился сохранить в целости армию — которую, впрочем, он считает безусловно преданной Парламенту.

Слова эти глубоко встревожили тех, кто, зная неистовый нрав Кромвеля и слушая бешеные речи, коими встречал он обыкновенно всякое упоминание о мире, всегда относились к нему с отвращением. Эти люди предложили тщательно расследовать дело и вынести по нему особое решение. Но другая сторона всячески этому препятствовала, предпочитая скорее лишиться своих преимуществ в борьбе с Манчестером, чем допустить подобное расследование, ибо в таком случае непременно вышли бы наружу вещи, говорить о которых прямо она еще не была готова. Тем не менее взаимная вражда обострилась, и обе стороны открыто выступили друг против друга, что усилило раздоры, расколов как Сити, так и Парламент; новые мнения возникли в религии, что привело к новым политическим разделениям; в речах стали употребляться новые термины и производиться неслыханные прежде дистинкции; тогда же впервые прозвучало словечко «фанатики» — людям же здравомыслящим подобного рода смуты и несогласия внушали горячее стремление к миру, хотя никто из них не представлял себе, как можно было бы завести о нем разговор в Парламенте.

Недовольство и подозрения владели также шотландскими комиссарами — в такой же мере, как и любой английской партией. Ведь после битвы под Йорком они обнаружили, что с ними и с их армией стали считаться меньше, а условия договора с Шотландией англичане уже не выполняют с прежней точностью. Они уже давно питали недоверие к Кромвелю, сэру Генри Вену и всей их партии, а теперь видели, как она день ото дня