Сто страниц чистой мысли - Сергей Эдуардович Цветков

он, содрогаясь от горьких рыданий, без колебаний отрёкся от своих юношеских убеждений: «Не существует ни случая, ни произвола: я прощаюсь с французами». В одну ночь он сделался консерватором и поборником самодержавия. «Я гляжу на действительность, – пишет он в 1837 году, – столь презираемую мною прежде, и трепещу таинственным восторгом, сознавая её разумность». «Воля Божия, – читаем в его письме Бакунину, – есть то же, что необходимость в философии, – это «действительность».

Но постепенно его начинают терзать мучительные сомнения, что, поступая таким образом, он становится на сторону несправедливости, которую ненавидит больше всего на свете. Если все разумно, то все оправдано. Остаётся только пропеть «осанну» кнуту, крепостному праву и Сибири. Принять мир таким, как он есть, со всеми его страданиями, на какой-то миг показалось ему признаком величия духа, пока речь шла лишь о собственных страданиях. Но как смириться со страданиями других? И он разворачивается знамя бунта. Если смириться с чужими страданиями невозможно, значит, что-то в мире не поддаётся оправданию, и история не укладывается в рамки разума.

Его одинокий протест находит выход в следующем резком обращении непосредственно к Гегелю:

«Благодарю покорно, Егор Фёдорыч (Георг Фридрих. – С. Ц.), – кланяюсь вашему философскому колпаку; но со всем подобающим вашему философскому филистерству уважением, честь имею донести вам, что, если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лествицы развития, – я и там попросил бы вас отдать мне отчёт во всех жертвах условий жизни и истории, во всех жертвах случайностей, суеверия, инквизиции, Филиппа II и пр., и пр.: иначе я с верхней ступени бросаюсь вниз головою. Я не хочу счастия и даром, если не буду спокоен насчёт каждого из моих братии по крови… Говорят, что дисгармония есть условие гармонии; может быть, это очень выгодно и усладительно для меломанов, но уж, конечно, не для тех, кому суждено выразить своей участью идею дисгармонии…» (из письма Белинского к В.П. Боткину от 1 марта 1841 г.).

Со всей присущей ему страстью он ополчается против Гегеля, используя в качестве оружия у него же почерпнутые методы. «Что мне в том, – пишет он теперь, – что живёт общее, когда страдает личность». И в другом месте: «Для меня теперь человеческая личность выше истории, выше общества, выше человечества».

Если история не целиком разумна, то индивидуум не может принять её такой, какая она есть. Он должен разрушить реальность, чтобы утвердиться в ней, а не служить её пособником. «Отрицание – мой Бог, – пишет Белинский Боткину. – В истории мои герои – разрушители старого: Лютер, Вольтер, энциклопедисты, террористы, Байрон («Каин») и т. п. Рассудок для меня теперь выше разумности (разумеется – непосредственной), и потому мне отраднее кощунства Вольтера, чем признание авторитета религии, общества, кого бы то ни было. Знаю, что Средние века – великая эпоха, понимаю святость, поэзию, грандиозность религиозности Средних веков; но мне приятнее XVIII век – эпоха падения религии: в Средние века жгли на кострах еретиков, вольнодумцев, колдунов; в XVIII – рубили на гильотине головы аристократам, попам и другим врагам Бога, разума и человечности».

Вот ещё несколько страшных признаний Белинского, заимствованных из его писем: «Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданиями миллионов». «Но смешно и подумать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови». «Я все думал, что понимаю революцию – вздор – только начинаю понимать».

И хотя под конец жизни (он умер в 1848 г.) он смягчил свой социальный радикализм, отдав приоритет вопросам этики и просвещения, но за время своей конфронтации с Гегелем Белинский чётко сформулировал теоретические основы индивидуального бунта, которые затем будут развивать нигилисты и отчасти террористы 1870-х годов.

Нельзя не заметить, что характерное для Белинского раздвоение мировоззренческого сознания (от всеприятия и всепрощения до полного отрицания действительности) стало настоящим бичом русской интеллигенции. Либо все принять, – а это в конце концов противно, – либо все разрушить, – таков ход маятника общественных настроений в России вот уже почти двести лет.

Разные времена – разные проблемы

Раньше (в период становления христианства) проблема заключалась в том, чтобы заставить людей поверить в Единого Бога.

Теперь же главная трудность для Церкви заключается в том, что люди хотят верить в единого, но безличностного Бога, т. е. в такого Бога, которого не существует.

Сильная любовь и любовь сильных

Сильные люди не способны на великую любовь. Точнее, они в ней не нуждаются, т. к. имеют силы совершить великие деяния и без нее. Сильные люди известны чем угодно, но только не историей своей любви.

Большая, истинная любовь – удел хороших, но слабых людей. Только им она по-настоящему и нужна, чтобы научиться не бояться ни перемен, ни несчастий, ни расставаний, ни жизни, ни смерти. Она также нужна им, чтобы противостоять сильным.

Отличие сна от яви

Жизнь есть сон – это название одной из пьес Кальдерона давно стало крылатым выражением. Не счесть рассуждений о неотличимости сна от жизни. В частности, Паскаль: если бы мы могли досматривать свой вчерашний сон, то скоро бы потеряли представление о действительности. Борхес любил вспоминать китайского философа Чжуан-цзы, который однажды во сне увидел себя бабочкой. Проснувшись, он не мог понять: Чжуан-цзы видел во сне, что он – бабочка, или бабочке теперь снится, что она – Чжуан-цзы?

Но вот Лев Толстой утверждал, что нашел четкий критерий. По его словам, во время сна могут действовать все стороны человеческого духа, кроме одной: совести. Человек во сне может мыслить, чувствовать, но не может ощущать нравственную ответственность за свои поступки. Другими словами, ему не может быть стыдно.

Для меня это спорное утверждение. Нужен социологический опрос: кто-нибудь чувствовал во сне стыд?

А пока предлагаю другие критерии:

– во сне человек не может причинить себе зла и уж тем более покончить жизнь самоубийством;

– во сне мы наслаждаемся или страдаем, но никогда не доставляем страдания другим.

И ещё: сны не меняют нас.

Роль христианства в создании европейской цивилизации

«Христианство создало современную цивилизацию».

Сказать, что это преувеличение – значит, не сказать ничего.

Есть также понятие античной, греко-римской цивилизации, которая и дала Европе все основные цивилизационные устои. В этом смысле христианство было лишь культурной оболочкой, в которой сформировалась европейская цивилизация.

Кроме того, не забудем, что с христианством европейская цивилизация яростно боролась с определённого времени по самым важным вопросам цивилизационного развития. С античной цивилизацией Европа не боролась никогда.

Кто вы?