Из Кисловодска в Кисловодск. 1918–1919 - Всеволод Евгеньевич Милоданович

рукавицах. В данном случае это было, пожалуй, хорошо, так как я слышал от родственников, что в молодости дядя Фотий был шалопаем и причинял ближайшим родственникам массу огорчений, в особенности своей старшей сестре – моей бабушке, Юлии Павловне Белоусовой, которой, наконец, удалось устроить его контролером этого завода.

За обедом произошел такой эпизод: Мария Ивановна задала мужу вопрос: «А ты представил его (т. е. меня) нашему псу?» – «Собирался, но не успел, сделаю это сейчас же после обеда», – ответил дядя Фотий, а пока рассказал мне, почему это необходимо.

Оказалось, что пес относится к своим обязанностям сторожа чрезвычайно добросовестно и не допускает присутствия чужих на дядиной территории. Кроме того, он страшный черносотенец: терпеть не может жидов и, атакуя их даже на улице перед домом, вырывает у них заднюю часть брюк! Хотя жиду предоставлялось этим право получить от дяди Фотия новые брюки, все же они опасались, что пес снимет с них как-нибудь не только сиденье брюк, а потому перестали появляться в районе дома дяди и совершали обходные движения.

С другой стороны, такое «юдофобство» пса, заставлявшее дядю заниматься поставкой новых штанов жидам, могло совершенно разорить дядю Фотия! Поэтому днем пес содержался на цепи и спускался с нее только с наступлением темноты. Итак, нужно было убедить пса, что я имею право передвижения в доме и окрестностях во все времена дня и ночи. И вот, после обеда, дядя повел меня к собачьей будке.

Пес, величиной с теленка, лежал перед будкой, не встал при приходе своего хозяина и не подошел к нему с «рапортом», а только скосил на него глаза. Дядя Фотий, указывая на меня, сказал ему: «Этот господин не чужой и не жид, но наш родственник, который будет жить у нас, и ты не смеешь его тронуть! Понял?» Дядя говорил медленно и отчетливо, приспосабливаясь к собачьим мозгам. Пес продолжал делать вид, что все это его не касается (на меня он даже не взглянул!). Но дядя сказал по каким-то ему одному известным признакам: «Он понял». И мы ушли обратно в дом.

В том, что пес понял, я далеко не был уверен, но оказалось, что дядя был прав: пес смотрел на меня как на пустое место и не пытался высказать ко мне что-нибудь неприятное. То же повторилось и в мой следующий приезд для свадьбы. Понял, каналья, что я не жид и не чужой!

Это знакомство с псом напомнило мне другое, более приятное знакомство с черным пуделем в Киеве. Я зашел к брату невесты, Борису Ипполитовичу, который служил в Контрольной палате и нанимал комнату в квартире старого полковника в отставке. У полковника был большой черный пудель, веселый и полезный в домашнем хозяйстве. Полковник это продемонстрировал.

«Принеси дров!» – сказал он пуделю. И пудель пустился по лестнице в подвал (полковник жил на 4-м этаже!) и начал носить наверх по одному полену. Мне было его очень жаль, но пес делал это, по-видимому, даже с удовольствием! По крайней мере, хозяин должен был его убеждать, что дров уже хватит!

Затем полковник положил на пол 4 кусочка хлеба и сказал пуделю: «Этот – от меня, этот – от Вильгельма, этот – от него – он показал от меня, а этот – от жида». И пудель съел четные кусочки. Полковник повторял это в различных положениях, и пудель никогда не ошибался! В этом «представлении» мне не понравилось то, что Император Вильгельм приравнивался к жиду! Полковник был, очевидно, недалеким человеком!

Не помню, тогда же, или после, но корецкий священник поставил условием совершения бракосочетания «разрешение моего начальства»! Никакого начальства у меня в то время не было, но я решил использовать подполковника Свешникова, и, по возвращении в Киев, пришел к нему.

– Какое разрешение я могу дать Вам, если Вашим начальником не являюсь? – возразил он на мою просьбу.

– Имеете ли Вы что-нибудь против моего брака? – спросил я.

– Конечно, нет! – ответил Свешников.

Ну, так и напишите, что с Вашей стороны никаких препятствий не имеется!

Против такой постановки вопроса Свешников не имел ничего, выдал мне удостоверение, даже с приложением казенной печати бывшей бригады, которую мы привезли ему после демобилизации. Это «разрешение» было послано дяде Фотию, и, как я ожидал, корецкий священник был совершенно удовлетворен!

Когда мы возвращались в Киев и уже чуть отъехали от него[58] в поезде, послышался ряд взрывов – как будто бы что-то бомбардировалось 12-д[юй]м[овыми] снарядами[59] в расстоянии 3—4-х верстах от нас! Мы не могли понять, что это может быть. Загадка разъяснилась только в Киеве: взорвался склад артиллерийских снарядов на Печерске. Произошел целый ряд взрывов, всевозможные снаряды летали над городом, но, к счастью для него, рвались на большой высоте над ним. Это был грандиозный фейерверк!

По газетным сообщениям, число убитых и раненых, а также произведенных разрушений (главным образом на Печерске) было удивительно незначительным[60]! Ведь мы слышали этот взрыв на расстоянии около 200 км по прямой линии, и все-таки взрывы производили на нас впечатление разрывов самых тяжелых снарядов в непосредственной близости от нас! Малые потери и разрушения можно объяснить лишь тем, что подобные склады сооружаются с некоторыми мерами предосторожности.

В результате весь город остался без стекол, в некоторых домах окна вылетели вместе с рамами, в иных вылетели и двери! Таких запасов стекла, чтобы поставить новые всюду, где было нужно, в городе, конечно, не было, и в квартире моих тетей двойные рамы стали одиночными (не помню, осталось ли так навсегда, т. е. и тогда, когда я в 1942 году посетил этот дом). Кто или что было причиной взрыва, осталось в области предположений. Называли и немцев, и большевиков, но такие взрывы возможны и от самовозгорания пороха, без всякого злого умысла. Взрывы случались и в мирное время в британском, французском и русском флоте.

Вскоре в Киеве произошло какое-то движение, появились какие-то пришельцы, крестьяне и не крестьяне, и к вечеру стала известна новость: произошла смена правительства, на Украине главой нового правительства стал Гетман, Генерал Скоропадский, потомок украинских гетманов. Его выбрали так называемые «хлеборобы», т. е. помещики, хуторяне и зажиточные крестьяне, которым угрожала конфискация имущества при всяком социалистическом правительстве[61].

Выборы эти (как всякие выборы, впрочем) были, надо полагать, выборами в кавычках! Немцам, вероятно, надоело иметь дело с социалистическими доктринерами, возглавлявшимися 29-летним Голубовичем. Генерал-лейтенант Скоропадский был, понятно, более солидным и приятельным для немцев сотрудником. Кстати, незадолго до смены правительства, военный министр подполковник Жуковский, похитил жида-банкира Доброго и