Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

ответственную и опасную должность. В некоторых частях Западной Африки после смерти короля проводился тайный совет по назначению преемника. Того, на кого падал выбор, хватали, связывали и содержали под стражей в доме фетишей до тех пор, пока он не заявлял, что готов принять корону. При случае предполагаемый наследник престола находит средства и пути избавиться от предлагаемой ему чести; так, рассказывают об одном вожде, который день и ночь не расставался с оружием, чтобы силой воспротивиться любой попытке посадить его на престол[291]. У негров Сьерра-Леоне сопротивление против принятия королевского ранга так велико, что большинство племен были вынуждены делать своими королями чужеземцев.

Этими обстоятельствами Фрэзер объясняет тот факт, что в историческом развитии в конце концов произошло разделение первоначального жреческо-королевского достоинства на духовную и светскую власть. Подавленные бременем своей святости, короли оказались неспособными осуществлять власть в реальном мире вещей и были вынуждены передать ее менее значительным, но дееспособным лицам, готовым отказаться от почестей королевского ранга. Из них впоследствии произошли светские властители, тогда как потерявшее практически всякое значение духовное главенство осталось за бывшими табу-королями. Известно, насколько это установление находит подтверждение в истории Древней Японии.

Если теперь мы окинем взором картину отношений первобытных людей к своим властителям, то пробуждается надежда, что нам нетрудно будет продвинуться от ее описания к психоаналитическому пониманию. Отношения эти по своей природе очень запутанны и не лишены противоречий. Властителям предоставляются большие права, полностью совпадающие с запретами табу для других. Это привилегированные особы; они вправе наслаждаться именно тем, что из-за табу запрещается всем прочим. Вопреки этой свободе они ограничены другими табу, которые не довлеют над обычными людьми. Итак, здесь возникает первый антагонизм, почти противоречие, между большей свободой и ростом ограничений для одних и тех же лиц. Им приписывают необыкновенные чудодейственные силы и потому боятся соприкосновения с ними или с их собственностью и в то же время, с другой стороны, ждут самого благотворного действия от этих контактов. Это второе, видимо особенно резкое противоречие, только нам уже известно, что оно всего лишь кажущееся. Исцеляет и охраняет прикосновение, исходящее от короля с благим намерением, а опасно только прикосновение к королю или чему-либо королевскому, совершенное обычным человеком, потому, вероятно, что может напоминать об агрессивных устремлениях. Другое, не так легко разрешимое противоречие состоит в том, что властителю приписывается очень большая власть над явлениями природы и в то же время считается необходимым с особой заботливостью охранять его от угрожающей опасности, словно его собственное могущество, способное на очень многое, не в состоянии обеспечить это. Еще одно осложнение ситуации состоит далее в недоверии властителю, что он использует свое невероятное могущество должным образом на благо подданных и для своей собственной защиты, то есть ему не доверяют и считают оправданным следить за ним. Этикеты табу, которым подчинена жизнь короля, служат одновременно всем этим разнообразным целям: опека над королем, защита его от опасностей и защита подданных от опасности, которую он им несет.

Напрашивается следующее объяснение сложных и противоречивых отношений первобытных народов к властителям: из суеверных и других мотивов в обхождении с королями проявляются многообразные тенденции, из которых каждая доводится до крайности без оглядки на другие. Из этого впоследствии складываются противоречия, которые, впрочем, интеллект дикарей, да и высокоцивилизованных народов, мало шокируют, когда речь идет о ситуациях, касающихся религии или «законопослушания».

Все это в общем и целом верно, но психоаналитическая техника позволяет проникнуть глубже в связь явлений и сказать нечто большее о природе этих разнообразных тенденций. Если мы подвергнем анализу описанные обстоятельства, как если бы они входили в картину невротических симптомов, то начнем прежде всего с избытка опасливой заботы, которую выдают за основание обряда табу. Наличие чрезмерной сердечности весьма типично для невроза, особенно невроза навязчивости, который мы в первую очередь привлекаем для сравнения. Пожалуй, ее происхождение нам уже вполне понятно. Она возникает во всех тех случаях, где, кроме преобладающей нежности, существует противоположный, но бессознательный поток враждебности, то есть имеет место типичный случай амбивалентной направленности чувств. Далее враждебность перекрывается непомерным подъемом нежности, проявляющейся как робость и становящейся навязчивой, потому что в противном случае она не выполнила бы свою задачу сохранять противоположное бессознательное устремление в вытесненном состоянии. Каждый психоаналитик наблюдал, как надежно боязливая сверхсердечность в самых невероятных ситуациях, например между матерью и ребенком или между нежными супругами, допускает такое решение. Применительно к обращению с привилегированными особами складывается представление, что почитанию, даже обоготворению последних противостоит в бессознательном мощное враждебное тяготение, что здесь осуществлена, как мы и ожидали, ситуация амбивалентной эмоциональной установки. Недоверие, кажущееся абсолютно необходимым в качестве составной части мотивации королевского табу, является как бы еще одним более прямым выражением той же бессознательной враждебности. Сверх того, из-за разнообразных исходов подобного конфликта у разных народов у нас нет недостатка в примерах, с помощью которых нам было бы гораздо легче доказать такую враждебность. У Фрэзера мы узнаем[292], что дикие фиммы из Сьерра-Леоне сохранили за собой право избивать выбранного ими короля вечером накануне коронации, и они с такой основательностью пользуются этой законной привилегией, что порой несчастный государь ненадолго переживает возведение на трон; поэтому знатные представители народа взяли за правило избирать в короли того, к кому у них существует неприязнь. И даже в таких крайних случаях враждебность не проявляется как таковая, а принимает вид церемониального действия.

Другая сторона отношения дикарей к своим властителям воскрешает воспоминание о процессе, повсеместно распространенном при неврозе и открыто проявляющемся в так называемой мании преследования. В этом случае невероятно повышается значение определенного лица, степень его могущества чрезвычайно возрастает, чтобы тем легче можно было возложить на него ответственность за все превратности судьбы, выпадающие на долю больного. Собственно говоря, дикари так же ведут себя со своими королями, приписывая им власть над дождем и солнечным светом, над ветром и погодой и затем свергая или убивая их, если природа не оправдала их надежд на хорошую охоту или богатый урожай. Прообраз того, что параноик воспроизводит в мании преследования, – это отношение ребенка к отцу. Подобного рода всемогущество постоянно приписывают отцу в своем представлении сыновья, и оказывается, что недоверие к нему тесно связано с его высокой оценкой. Если параноик производит кого-то, с кем его связывают жизненные ситуации, в «преследователи», то тем самым включает его в разряд лиц, соответствующих отцу, и помещает в условия, позволяющие возложить на него ответственность за все переживаемые им несчастья. Таким образом, эта вторая аналогия между дикарем и невротиком позволяет