Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

периода траура. Несмотря на удачную защиту с помощью проекции, свойство наказания и раскаяния, присущее этой эмоциональной реакции, проявляется в том, что испытывают страх, налагают на себя лишения и подвергают ограничениям, которые отчасти маскируются как меры защиты от враждебного демона. Таким образом, мы снова обнаруживаем, что табу выросло на почве амбивалентной направленности чувств. Также и табу мертвых проистекает из противоположности между осознанным горем и бессознательным удовлетворением по поводу смерти. При таком происхождении гнева духов естественно, что больше всего его приходится опасаться как раз самым близким и еще больше наиболее любимым родственникам.

Предписания табу и здесь проявляют ту же двойственность, что и невротические симптомы. Благодаря своему свойству ограничивать они, с одной стороны, выражают скорбь, а с другой – со всей определенностью выдают то, что хотели бы скрыть: враждебность к покойнику, которая теперь объясняется самозащитой. Некоторую часть запретов табу мы научились понимать как страх перед искушением. Покойник беззащитен, это должно поощрять стремления удовлетворить в отношении его враждебные вожделения, а этому искушению нужно противопоставить запрет.

Впрочем, Вестермарк прав, когда не допускает у дикарей понимания различия между насильственной и естественной смертью. Для бессознательного мышления убитым является и тот, кто умер естественной смертью, ведь его убили злые желания (ср. следующую статью этого сборника: «Анимизм, магия и всесилие мыслей»). Кто интересуется происхождением и значением сновидений о смерти дорогих родственников (родителей, братьев, сестер), тот сумеет установить полное сходство отношения к умершему у сновидца, ребенка и дикаря – сходство, основанное на указанной амбивалентности чувств.

Ранее мы возражали против точки зрения Вундта, видящего сущность табу в страхе перед демонами, и все же только что согласились с объяснением, которое сводит табу мертвецов к страху перед душой покойника, ставшей демоном. Это кажется противоречием, но нам нетрудно разрешить его. Хотя мы признаем демонов, но не считаем их чем-то окончательным и неразрешимым для психологии. Мы как бы прошли за спину демонов, признав их проекциями враждебных чувств, которые оставшиеся в живых питают к мертвым.

Согласно нашему хорошо обоснованному предположению, двоякие – нежные и враждебные – чувства к только что умершему стремятся вместе проявиться во время утраты как скорбь и как удовлетворение. Между двумя этими противоположностями должен возникнуть конфликт, и так как одна из противостоящих сторон, враждебность, остается – полностью или большей частью – бессознательным, то исход конфликта не сводится к вычитанию друг из друга двух сил с сознательным предпочтением преобладающего чувства, например прощение любимому человеку причиненной им обиды. Процесс завершается прежде всего благодаря особому психическому механизму, который в психоанализе принято называть проекцией. Враждебность, о которой ничего не знают, да и впредь не желают знать, перебрасывается из внутреннего восприятия во внешний мир и при этом отделяется от собственной персоны и приписывается другим. Теперь не мы, оставшиеся в живых, радуемся тому, что освободились от умершего; нет, мы скорбим о нем, но, как ни странно, покойник стал злым демоном, которому доставило бы удовлетворение наше несчастье и который добивается нашей смерти. Оставшиеся в живых вынуждены теперь защищаться от этого злого врага; они освободились от внутреннего гнета, но всего лишь заменили его угрозой извне.

Нельзя отрицать, что этот процесс проекции, который делает умерших злонамеренными врагами, находит поддержку в реальной враждебности, которая осталась о них в памяти и за которую их действительно можно упрекнуть. То есть за их жестокость, властолюбие, несправедливость и все другое, что обычно составляет задний план самых нежных отношений между людьми. Но все не может происходить так просто, когда один этот фактор сам по себе делает понятным создание демонов с помощью проекции. Конечно, провинности умерших составляют часть мотивации враждебности у оставшихся в живых, но она была бы неэффективна, если бы последние не усиливали эту враждебность сами по себе, а момент смерти определенно не был самым подходящим поводом для пробуждения памяти обо всех упреках, которых можно было сделать покойникам. Мы не способны избавиться от бессознательной враждебности в качестве постоянно действующего и, собственно говоря, движущего мотива. Это враждебное устремление против самых близких и дорогих родственников могло при их жизни оставаться скрытым, то есть не выдавать себя сознанию ни прямо, ни косвенно с помощью какого-то заменяющего образования. Но это стало невозможным после кончины одновременно любимых и ненавистных лиц: конфликт стал насущным. Скорбь, порожденная повысившейся нежностью, стала, с одной стороны, нетерпимой к скрытой враждебности, а с другой – она не могла допустить, чтобы из последней теперь сложилось чувство удовлетворения. Таким образом, дело доходит до вытеснения бессознательной враждебности путем проекции, до образования такого обряда, в котором находит выражение страх наказания со стороны демонов, а по истечении срока траура конфликт теряет остроту, так что табу умерших ослабевает или может кануть в забвение.

4

Выяснив, таким образом, почву, на которой выросло чрезвычайно поучительное табу покойников, мы не упустим случая присоединить несколько замечаний, способных стать важными для понимания табу вообще.

Проекция на демонов бессознательной враждебности в случае табу покойников – это только один пример из ряда процессов, которым следует приписать громаднейшее влияние на формирование примитивной психики. В рассмотренном случае проекция служит разрешению эмоционального конфликта; такое же применение она находит при многих психических ситуациях, ведущих к неврозу. Но проекция создана не только для защиты, она имеет место и там, где нет конфликтов. Проекция внутренних восприятий вовне является примитивным механизмом, которому подчинены, например, и наши чувственные восприятия и который, стало быть, при нормальных условиях принимает огромное участие в формировании нашей картины внешнего мира. При еще не вполне выясненных условиях внутреннее восприятие эмоциональных и мыслительных процессов проецируется, подобно чувственным восприятиям, вовне, используется для придания формы внешнему миру, тогда как должно было бы оставаться в пределах мира внутреннего. Генетически это, быть может, связано с тем, что первоначально функция внимания была обращена не на внутренний мир, а на раздражения, исходящие из внешнего мира, а из эндопсихических процессов воспринимались только те, которые сообщали о развитии удовольствия и неудовольствия. Лишь с формированием языка абстрактного мышления путем соединения чувственных остатков словесных представлений с внутренними процессами эти последние постепенно сами становятся доступными для восприятия. До того первобытные люди посредством проекции внутренних восприятий вовне создавали картину внешнего мира, которую мы теперь с помощью окрепшего осознания восприятий должны обратно перевести на язык психологии.

Проекция собственных злых побуждений на демонов является только частью системы, ставшей «миросозерцанием» первобытных народов; и в следующей статье этого цикла мы познакомимся с ним как с «анимистическим». Затем нам нужно будет установить психические