Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

Но самую прочную точку опоры для нашего подхода, проводящего параллель между запретами табу и невротическими симптомами, мы находим в самом обряде табу, значение которого для королевской власти было рассмотрено только что. Он явно демонстрирует свою двусмысленность и происхождение из амбивалентных тенденций, если только мы допустим, что обряд с самого начала стремился к совершению производимых им действий. Он не только отличает королей и возвеличивает их над простыми смертными, но и превращает их жизнь в му́ку и невыносимую тягость, ввергает в зависимость гораздо худшую, чем у их подданных. Нам кажется, что обряд является настоящим подобием навязчивых действий при неврозе, в которых подавленное влечение и подавляющая его сила достигают одновременного и совместного удовлетворения. Навязчивое действие является мнимой защитой от запретного действия; но мы сказали бы, что в сущности оно повторяет запретное. «Мнимое» здесь относится к сознательной, а «в сущности» – к бессознательной инстанции психики. Следовательно, и обряд королевского табу, являющийся вроде бы высшим почитанием и защитой королей, представляет собой, в сущности, наказание за их возвышение, месть им со стороны подданных. Опыт, приобретенный Санчо Пансой у Сервантеса в качестве губернатора на своем острове, явно заставил бы его признать такое понимание придворного церемониала единственно правильным. Весьма возможно, что нам удалось бы услышать и дальнейшие подтверждения, если бы мы могли заставить высказаться по этому поводу современных королей и властителей.

Очень интересную, но выходящую за пределы этой работы проблему составляет вопрос: почему эмоциональная установка к властителям содержит столь мощную примесь враждебности? Мы уже указали на инфантильный отцовский комплекс, прибавим к этому, что наблюдение над доисторическим периодом королевской власти должно было бы привести нас к исчерпывающему объяснению. Согласно предложенному Фрэзером впечатляющему, но, по его собственному признанию, неубедительному анализу, первые короли были чужеземцами, предназначенными после короткого периода властвования к принесению в жертву на торжественных праздниках в качестве представителей божества[293]. Еще мифы христианства были затронуты влиянием этой истории развития королевской власти.

с) Табу покойников

Нам известно, что покойники – это могучие властители, но мы, видимо, с удивлением узнаем, что их рассматривают и как врагов.

Табу мертвых демонстрирует, если мы вправе остаться на почве сравнения с инфекцией, особую вирулентность у большинства первобытных народов. Это выражается прежде всего в последствиях, которые влечет за собой прикосновение к мертвецу, и в обращении с людьми, оплакивающими покойника. У маори каждый коснувшийся трупа или принимавший участие в погребении становится в высшей степени нечистым и почти изолируется от всякого общения со своими соплеменниками, его, так сказать, подвергают бойкоту. Он не смеет входить ни в один дом, не может приблизиться ни к одному человеку или вещи, не заразив их таким же свойством. Более того, он не смеет прикасаться руками к пище и его руки из-за оскверненности становятся просто не годными для употребления. Еду для него ставят на землю, и ему не остается ничего другого, как хватать ее губами и зубами, насколько это возможно, тогда как руки он держит заложенными за спину. Иногда другому человеку разрешают кормить его, но последний делает это вытянутыми руками, тщательно избегая касания несчастного; однако затем и сам этот помощник подвергается ограничениям, не намного менее тяжким, чем доставшиеся первому. Пожалуй, в любой деревне есть совершенно опустившееся, изгнанное из общества существо, которое живет скудными подаяниями, получаемыми самыми жалкими способами. Только этому существу разрешено приближаться на расстояние вытянутой руки к тому, кто выполнил последний долг перед усопшим. После завершения периода изоляции, когда осквернившийся из-за трупа может снова войти в круг сотоварищей, разбивалась вся посуда, которой он пользовался в опасные времена, и выбрасывались все вещи, в которые он был одет.

Обычаи табу после физического прикосновения к мертвым одинаковы во всей Полинезии, в Меланезии и в части Африки; непременным в них является запрет самому прикасаться к пище и вытекающая из этого необходимость, чтобы его кормили другие люди. Примечательно, что в Полинезии или, быть может, только на Гавайях таким же ограничениям подвержены жрецы-короли при выполнении священных действий[294]. В табу мертвых на Тонга бросается в глаза градация запретов и их постепенное уменьшение благодаря собственной силе табу. Коснувшийся тела мертвого предводителя становился нечистым на десять месяцев, но если он сам был вождем, то только на три, четыре или пять месяцев, в зависимости от ранга умершего; если же речь шла о трупе обожествляемого верховного правителя, то даже самые большие вожди становились табу на десять месяцев. Дикари уверены в том, что каждый преступивший эти предписания должен тяжело заболеть и умереть, и эта вера так непоколебима, что, по мнению одного наблюдателя, они никогда не осмеливались предпринять попытку убедиться в противном[295].

По существу аналогичны, но более интересны для наших целей табуированные ограничения тех лиц, соприкосновение которых с мертвыми нужно понимать в переносном смысле, а именно ограничения оплакивающих родственников, вдовцов и вдов. Если в упомянутых до сих пор предписаниях мы видим только типичное выражение вирулентности табу и его способности к распространению, то в тех предписаниях, о которых теперь пойдет речь, проявляются мотивы табу, а именно как мнимые, так и те, которые мы вправе считать более глубокими и подлинными.

У шусвапов в Британской Колумбии вдовы и вдовцы во время траура должны жить отдельно; им нельзя прикасаться руками ни к собственному телу, ни к голове; вся посуда, которой они пользуются, другими людьми не применяется. Ни один охотник не посмеет приблизиться к хижине, в которой живут подобные скорбящие, потому что это принесло бы ему несчастье; упади на него тень человека, оплакивающего близкого покойника, он заболел бы. Скорбящие спят на терновнике и окружают им свое ложе. Эта последняя мера предназначена для недопущения к ним духа умершего. Пожалуй, еще более явный смысл имеют обычаи вдов, известные у других североамериканских племен: некоторое время после смерти мужа вдова носит одежду, похожую на штаны из сухой травы, чтобы быть недоступной попыткам духа к совокуплению. Таким образом, у нас возникает представление, что касание «в переносном смысле» понимается все же как физический контакт, ибо дух умершего не отходит от своих родных, не оставляет их в покое, а «витает вокруг них» все время траура.

У агутайнов, живущих на Палаване, одном из Филиппинских островов, вдова не смеет в течение первых семи или восьми дней после смерти мужа оставлять свою хижину, разве только в