Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов - Патрик Рэдден Киф

– Нет на свете большей трагедии, чем потеря ребенка, – сказала Кэти. – Хотя каждая семейная трагедия уникальна, я лично знаю, как глубоко она ранит. Я лишилась своего брата Роберта из-за психического заболевания и самоубийства. Я знаю по собственному опыту, что наших близких нельзя винить за их психические заболевания или зависимость.

Это был неожиданный поворот. За все время, минувшее с 1975 года, семья ни разу публично не заговаривала о смерти Бобби – как, собственно, и о его жизни. Однако теперь Кэти решила это сделать. Возможно, одним из соображений, подтолкнувших ее к этому, была полученная за несколько недель до слушания в Конгрессе информация о том, что подробности гибели Бобби вскоре будут опубликованы в этой книге. В любом случае была ли ее откровенность попыткой добиться сочувствия или искренним выражением сострадания, особого впечатления она не произвела. В остальной части показаний Кэти применяла те же уклончивые иносказания, что и Дэвид. Ее «огорчает» мысль о том, сказала она, что ОксиКонтин стал «связан» с таким множеством человеческих страданий.

Питер Уэлч из Вермонта упомянул мексиканского наркобарона Хоакина «Эль Чапо» Гусмана, который недавно был осужден федеральным судом Нью-Йорка.

– Эль Чапо получил пожизненное и лишится 12 миллиардов долларов, – указал Уэлч. – На семье Саклер посредством Purdue висит три обвинения в уголовных преступлениях, но никто из них в тюрьму не садится, и они по-прежнему владеют своими миллиардами.

– Прошу прощения! – возразила Кэти, внезапно оживившись, даже несколько вспылив. – На семье Саклер не висит ни одного уголовного приговора. Уголовные обвинения были предъявлены Purdue Pharma. Я – личность сама по себе.

По правде говоря, призналась Кэти, она была не слишком довольна семейным бизнесом.

– Меня злит то, что некоторые люди, работавшие в Purdue, нарушали закон, – продолжила она, признавая, что нарушения случались не однажды. – Я ощущаю эту злость с 2007 года – и теперь, в 2020 году, все это снова меня злит.

Малоуни спросил Кэти, готова ли она принести извинения, – не отделываясь общей фразой вроде «мне жаль, что вы расстроены», а по-настоящему, «за ту роль, которую вы лично сыграли в опиоидном кризисе».

– Я мучилась этим вопросом, – стала отвечать Кэти. – Я пыталась разобраться: было ли что-то такое, что я могла бы сделать иначе, если бы знала тогда то, что знаю сейчас, – и после паузы завершила мысль: – И не смогла. Я не могу найти ничего такого, что я сделала бы иначе.

Дэвид говорил о своем стремлении «гуманизировать» семью, но одной из проблем Саклеров было то, что у них, в отличие от большинства людей, похоже, отсутствовала способность выносить уроки из событий, которые на их глазах происходили в окружающем мире. Они могли выдать отрепетированное подобие человеческого сочувствия, но казались не способными понять собственную роль в этой истории и принести сколько-нибудь истинное моральное покаяние. Их злила назначенная им роль злодеев в драме, но именно собственная косная, упорная слепота сделала их настолько подходящими для этой роли актерами. Они не могли измениться.

Тем утром в слушании ощущалось нечто несомненно ритуалистическое. Раз уж общество не смогло призвать эту семью к ответу, то желало предать ее церемониальному позору. Вероятно, Кэти и Дэвиду все происходящее казалось театральной постановкой: законодатели разыгрывали возмущение, так же как прежде разыгрывали сострадание. Но в некотором фундаментальном смысле эта процедура была выражением демократии: ОксиКонтин нес разор и запустение очень многим сообществам, и теперь представители этих сообществ собрались, чтобы озвучить, точно этакий устрашающий греческий хор, все свое коллективное негодование.

Одним из членов комиссии был Джим Купер, ветеран-конгрессмен из Теннесси, штата, сильно пострадавшего от препарата. Он был учтив и говорил медленно, тщательно, по-профессорски подбирая слова. По поводу непримиримого отказа семьи признать свои деяния Купер заметил:

– Если не ошибаюсь, это Эптон Синклер писал, что человеку трудно понять что-то, если его зарплата зависит от его непонимания, – и продолжил мягко и неторопливо: – Я наблюдаю, как вы даете показания, и у меня вскипает кровь. Не уверен, что знаю в Америке хотя бы одну семью, которая была бы злом бо́льшим, чем ваша.

* * *

Пандемия 2020 года и сопутствовавший ей экономический коллапс лишь усилили опиоидный кризис[2270], поскольку социальная изоляция и экономический стресс подталкивали людей к рецидивам, и во многих частях страны уровни смертей от передозировки резко скакнули вверх. Вскоре после того, как Дэвид и Джосс бежали из Нью-Йорка, Мортимер с Жаклин тихо продали свой особняк на Восточной Семьдесят Пятой улице[2271], заключив внебиржевую сделку на 38 миллионов долларов. По слухам, они собирались перебраться в Лондон, город, издавна облюбованный олигархами с сомнительными состояниями, который мог предложить им более благоприятную среду.

Мора Хили взяла за правило регулярно общаться с семьями, которые потеряли близких из-за опиоидов. Часто этими людьми владело огромное чувство негодования, но, как говорили многие из них, им были нужны не деньги, а правда. В заявлении[2272], поданном суду по банкротствам, штаты оценили общую сумму ущерба, нанесенного кризисом, более чем в два триллиона долларов. «Что мы пытаемся сделать, так это рассказать историю, чтобы наступила расплата», – говорила Хили. Задача собрать доказательства и рассказать историю – истинную историю, всю историю целиком, историю, которая так долго замалчивалась, – имела самостоятельную ценность. «Мы никогда не сможем собрать[2273] достаточно денег, чтобы возместить ущерб от кризиса, вызванного членами этой семьи», – указывала Хили. Для этого никаких денег не хватит. Но в то же время, продолжала она, нет на свете такой суммы, которую могли бы потратить Саклеры, чтобы стереть из реальности историю того, что они сделали. Почти столетие назад, на пике Великой депрессии, Исаак Саклер говорил своим сыновьям, что, если потеряешь состояние, всегда можно заработать другое, но если потеряешь доброе имя, его уже не вернешь. Невольно перекликаясь с Исааком Саклером, Мора Хили делала вывод: «Свою репутацию они обратно не выкупят».

Одной из странных особенностей резолюции Министерства юстиции было то, что она поддержала предложение Саклеров превратить Purdue в так называемую общественно полезную корпорацию, которая продолжала бы продавать опиоиды, но распределяла полученные за них деньги штатам, чтобы те могли бороться с опиоидным кризисом. Ни один публичный комментатор этого не подчеркнул, но в предложении Саклеров превратить Purdue в благотворительный фонд присутствовала некая ирония. В 1940-е годы на заснеженном углу двух улиц в Нью-Йорке Артур, Мортимер и Рэймонд заключили пакт со своим лучшим другом, Биллом Фролихом. Они будут сотрудничать так тесно, что будет