Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

Спустя два года «Иванов» был поставлен в Петербурге, в Александринском театре. Роли были распределены между лучшими силами труппы. Публика принимала артистов и автора восторженно. Пьеса имела заслуженный и большой успех[582].

Но не только Кичеев из «Московского листка» зло, резко и грубо критиковал писания Чехова, но и некоторые другие критики того времени, среди которых был известный критик Скабичевский, обрушились на Чехова.

Скабичевский писал по поводу сборника А. П. «Пестрые рассказы»: «Вот и г. Чехов — как жалко, что при первом же своем появлении на литературном поприще он сразу записался в цех газетных клоунов. Надо, впрочем, отдать ему справедливость: в качестве клоуна он держит себя очень скромно и умно… Но все это еще более усугубляет чувство жалости тем, что, увешавшись побрякушками шута, он тратит свой талант на пустяки…»[583]

Жестокая критика Скабичевского произвела на Чехова настолько тягостное и болезненное впечатление, что он в течение всей своей жизни не мог забыть о ней.

О русской критике вообще и в частности Чехов всегда отзывался с горечью и негодованием, она много испортила ему крови и несомненно влияла на его здоровье.

В одном из писем к А. С. Суворину он пишет: «Я не журналист; у меня физическое отвращение к брани, направленной к кому бы то ни было; говорю физическое, потому что после чтения Протопопова, “Жителя[584]”, Буренина и проч. судей человечества у меня всегда остается во рту вкус ржавчины, и день мой бывает испорчен. Мне просто больно… Ведь это не критика, не мировоззрение, а ненависть, животная, ненасытная злоба. Зачем Скабичевский ругается? Зачем этот тон, точно судят они не о художниках и писателях, а об арестантах? Я не могу и не хочу»[585].

Нетрудно себе представить содержание критических статей пресловутого Буренина, о котором кто-то сложил четверостишие:

По улице идет собака,

За ней Буренин тих и мил.

Смотри, городовой, однако,

Чтоб он ее не укусил[586].

По поводу критики А. Н. Плещеев, глубоко полюбивший А. П., пишет ему в 1888 году: «Правда, что критики о вас не было ни одной солидной… Но сколько мне случалось слышать от разных лиц — то вас обвиняют в том, что в ваших произведениях не видно ваших симпатий и антипатий. Иные, впрочем, приписывают это желанию быть объективным, немереной сдержанности… другие индифферентизму, безучастию. Но все, и хвалители, и порицатели, признают в вас выдающуюся силу, мастера в пейзаже и тонкого психолога»[587].

В одном из писем А. П. пишет А. Н. Плещееву: «Я боюсь тех, кто между строк ищет тенденции и кто хочет видеть меня непременно либералом или консерватором. Я не либерал, не постепеновец[588], не монах, не индифферентист[589]. Хотел бы быть свободным художником и — только и жалею, что Бог не дал силы, чтобы быть им. Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах, и мне одинаково противны как секретари консисторий[590], так и …[591] Мое святое святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались. Вот программа, которой я держался бы, если бы был большим художником»[592].

К самому себе, в самооценке, А. П. всегда относился с скептицизмом и с строгой критикой. Чувство духовного аристократизма или, вернее сказать, тончайшего благородства делало ему противным не только недостойные нападки критики, но и всякое выдвигание его имени на первый план.

Проходили годы. Талант А. П. все более креп. Чехов стал одним из излюбленных русских писателей.

В 1888 г. Академия присудила А. П. за его сборник рассказов «В сумерках» Пушкинскую премию[593]. По этому поводу он пишет Е. М. Линтваревой: «Это, должно быть, за то, что я раков ловил. Премия, телеграммы, поздравления, приятели, актеры, актрисы, пьесы — все это выбило меня из колеи… Все пропало! Прощай лето, прощайте раки, остроносые челноки, прощай моя лень, прощай голубенький костюмчик… Если когда-нибудь страстная любовь выбивалась из прошлого и настоящего, то то же самое почти я чувствую теперь. Ах, нехорошо все это, доктор, нехорошо!»[594]

Как известно, А. П. был избран Академией в почетные академики[595].

А. С. Суворин писал: «Фантазия его (А. П.) была прямо поразительна, если собрать все те мотивы и подробности быта, которые разбросаны в его произведениях… Все живое, волнующееся, все яркое, веселое, поэтическое он любил и в природе, и в жизни»[596].

Великий Толстой так охарактеризовал творчество Чехова: «Чехов — это Пушкин в прозе. Вот как в стихах Пушкина каждый может найти что-нибудь такое, что пережил и сам, так и в рассказах Чехова, хоть в каком-нибудь из них читатель непременно увидит себя и найдет свои мысли… Я выбрал все понравившиеся мне рассказы и перечитываю их всегда с огромным удовольствием…»[597]

Но не только его рассказы чаровали и не перестают чаровать и в настоящее время. Его пьесы вызывали большое внимание публики. И тем не менее много тяжелого переносил А. П., пока он добился успеха и признания драматурга.

Нельзя без сердечной боли вспомнить, что произошло в 1896 году на первом представлении «Чайки» в Петербурге, в Александринском театре[598].

А. П. Чехов во время репетиций приходил в театр с И. Н. Потапенко, принимал живое, деятельное участие в репетициях. Он беседовал с артистами; делал указания, объяснял и все время твердил:

— Главное, голубчики, не надо театральности. Просто все надо… Совсем просто… Они все простые, заурядные люди…[599]

Чехов был в это время угрюм, на его лице, по словам брата А. П., было ясно написано, что провал пьесы неминуем.

— Не знаю, что мне делать, — сказал А. П. брату, —ролей не знают, меня не слушают и не понимают… Из пьесы ничего не выходит[600].

По словам Е. П. Карпова, бывшего тогда режиссером Императорского театра, на постановку «Чайки» пошло всего 9 дней[601]. А спустя два года на подготовку постановки той же «Чайки» Московский Художественный театр затратил полгода[602].

По словам А. С. Суворина, Ив. Щеглова и других, Чехов беспокоился о пьесе и хотел, чтобы она не шла[603]. Но пьеса пошла в юбилейный бенефис артистки Левкеевой. И в театре разыгрался небывалый скандал. «Такого головокружительного падения пьесы мы не запомним», — писали газеты[604]. Это было какое-то издевательство над автором и артистами, какое-то неистовое злорадство некоторой части публики, словно зрительный зал переполнен был в добрую половину злейшими врагами А. П. Чехова… Особенно