Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

В марте 1922 года в Берлин приехал Илья Давидович по делам. Радушно встретились. С ним был муж его старшей сестры Фельдзер, которого все звали ласково Манушей[546].

Как-то утром ко мне неожиданно заехал Илья Давидович и спешно просил поехать с ним по делу. По дороге он мне рассказал «о чрезвычайно выгодном деле», в котором хочет устроить меня. Табачное предприятие, имеющее двенадцать лавок в разных частях города и собственный табачный склад. В дело войдет также Фельдзер, которого будет представительствовать очень опытный делец Максим Либерман, и что в правление войду я и Либерман, который приедет из Италии. Внести надо 200 фунтов, которые он мне даст, доходы обеспечены, и мне не нужно искать ничего другого. Спешили, суетились, были в складе, познакомились с ведущим дело Соколовым и еще с кем-то (забыл фамилию). Я подписал соглашение, Илья Давидович дал деньги. Не видел я книг, не видел магазинов, не видел устава общества или другого соглашения. Это, очевидно, знали Фельдзер и Илья Давидович.

В тот же день Илья Давидович уехал, и я стал купцом. Ходил в контору при складе и знакомился с делами. Все мои попытки «войти в управление делом» были пустыми. Порядка не было и быть не могло, так как дело велось главным образом Соколовым единолично. За его спиной стояли несколько еврейских дельцов. Не было и намека на образование правления общества. Приобретение отдельных табачных лавок не было достаточно оформлено. Табаку было много, цены повышались. Я стал настаивать, чтобы лица, входящие в дело, собрались для обсуждения, как вести торговлю в дальнейшем, покупать ли новые табаки, усиленно ли выпускать товары из склада или придержаться. Я получил уклончивые ответы, и меня успокаивали приездом Либермана, который «поведет» все как надо. Я писал Илье Давидовичу, но он, сильно занятый серьезными делами, не отвечал.

Вскоре у меня произошло большое столкновение с моей компанией. Как-то вечером перед запором склада подвезли на двух грузовиках большую партию папирос. Накладной на товар не было, в складе был я и служащий, почему я запретил выгрузку, пока не узнаю, откуда товар, а главное, имеются ли бандероли. Служащий забегал, стал вызывать кого-то по телефону. Привезшие табак угрожали выбросить его на тротуар. Я запер склад и ключ положил в карман в ожидании кого-то, вызванного по телефону.

Вскоре подъехал (фамилию его забыл) молодой еврей-делец, тоже компаньон по делу, и нахально закричал:

— Если немедленно не откроете склада и товар не будет сложен, я вас вытолкаю в шею и ключ вырву из вашего кармана.

Я сдержался и спокойно ответил:

— Если вы позволите себе сказать мне еще какую-либо дерзость и угрожать мне, то немедленно заявлю полиции о привезенном подозрительном товаре без накладной и что мне, члену правления, об этом товаре ничего неизвестно.

Эффект получился неожиданный: я попал в цель. Жулик съежился, замотался служащий, сказав:

— Вы этого не сделаете.

Тут уже я возвысил голос:

— Темные делишки обделываете, быть может, краденый товар или контрабанда, а я и мой капитал в ответе. Я вас вскрою.

В это время прибежал Соколов[547].

Приложение 1. А. П. Чехов. Воспоминания

Пишущий это небольшое воспоминание о незабвенном А. П. Чехове — товарищ его по гимназии[548]. Я не был с ним интимно дружен. В низших классах мальчики обращают мало внимания друг на друга, а в высших, в 7-м и 8-м, возникают обычно отдельные кружки[549]. Чехов был в кружке, прозванном «земские врачи»[550]. Ближайшими его друзьями были: Савельев, Зембулатов, Кукушкин, Зиберов и Краса[551]. Все они по окончании гимназии поступили на медицинский факультет.

А. П. [Чехов] решительно ничем не выделялся в нашей гимназической среде. Учился он с средним успехом, казался скромным, сосредоточенным, застенчивым, не любил шумных игр. Некоторые из нас усиленно занимались гимнастикой, другие увлекались игрой в лапту, требовавшей силу и ловкость при гонке мяча и перебеге с места на место. Такого рода упражнения А. П. не привлекали. Зато в тихом кругу товарищей он любил побеседовать и давал изредка картинки, полные юмора. А. П. хорошо знал церковную службу, Священное Писание и многие поучения отцов церкви[552] и в этих своих знаниях черпал материалы для рассказов[553].

Помню его передачу[554] о том, как старенький батюшка, неважный оратор, исполняя предписание владыки, произнес в церкви проповедь «о падении добрых нравов в населении». А. П. был прекрасный имитатор, и мы от души хохотали, слушая дребезжащий старческий тенорок батюшки, своеобразные обороты речи и оригинальные выводы.

Известно, что Чехов не был в детстве счастлив. По словам И. Л. Щеглова, А. П. не раз говаривал в тесном кругу родных и знакомых: «В детстве у меня не было детства. Я получил строго религиозное образование и воспитание с церковным пением, чтением Апостола и кафизмов в церкви[555], с исправным посещением служб и пр. Когда я теперь вспоминаю о своем детстве, то оно представляется мне довольно мрачным: когда, бывало, я и два мои брата среди церкви пели трио “Да исправится” или “Архангельский глас”[556] — на нас все смотрели с умилением и завидовали моим родителям. Мы же в это время чувствовали себя маленькими каторжанами»[557].

Ничто не указывало, что среди нас растет выдающийся писатель в недалеком будущем. Даже классные сочинения А. П. не были выше уровня средних ученических работ. Во время одной из встреч с А. П., когда он уже был прославленным писателем, он мне сказал:

— Недавно, перебирая бумаги в сундуке, я нашел сочинение, писанное мной в шестом классе гимназии… Без преувеличения скажу, что и сейчас не написал бы на эту тему чего-либо лучшего. А Мальцев (наш учитель словесности) поставил мне обычную мою тройку. Между тем некоторые наши товарищи получили за это сочинение пятерки и четверки. Думаю, что Мальцев эти сочинения лучше понимал; они были ему ближе по духу. Впрочем, — добавил А. П. со своей милой улыбкой, — Мальцев не лишен был остроумия. Ведь он на чьем-то сочинении написал: «Ваше сочинение приводит меня в недоумение. Следует обратить внимание на знаки препинания».

Тяжело А. П. жилось в последние годы учения в гимназии. Он очень нуждался материально и добывал средства к жизни ничтожно оплачиваемыми уроками. Семья его в это время переехала из Таганрога[558].

Нашим товарищем был также А. Вишневский — впоследствии один из талантливых артистов Московского Художественного театра, и до сего дня его