Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

– одного из стеклодувов, основавших Херцогенвайлер. Ханс Георг с братом Филиппом договорились с Фюрстенбергами об условиях аренды земли, затем построили лесопилку на реке Вольфах и открыли таверну, которая впоследствии получила название Zum Hirschen. Малеры, однако, несмотря на свою биографию, были бедны, как и почти все остальные. У них не было ни образования, ни надежд на какое-то продвижение в жизни, ни ощущения светлого будущего. Они берегли каждое зернышко и работали до изнеможения, только чтобы прокормить семьи.

Томасу не хватало для этого терпения. Как и многих деревенских мужиков, безысходность привела его к пьянству, а затем к азартным играм. Стеклодувы тоже совершили ошибку, заняв деньги на новые печи и древесину, и были вынуждены продать компанию, когда долг удвоился. Но Томасу и продавать-то было нечего. Он не мог позволить себе взять в аренду еще земли´, а семья его год от года только росла. Дочь Элиза – их первый с Луизой ребенок – родилась в 1894‐м; через два года на свет появился Франц-Йозеф. К моменту рождения Карла, 12 января 1899 года, земля уже едва могла их прокормить. Аренду Томас всегда оплачивал с опозданием, и, казалось, следующий неурожай просто лишит его земли. Когда ему все-таки удавалось заработать лишние деньги – на лесоповале зимой или от продажи ягод, собранных детьми в лесу, – Томас сразу просаживал их «У оленя».

Трактир этот давно превратился в пристанище загубленных душ. Остались в прошлом времена, когда публика здесь бодро отплясывала деревенские танцы под бойкие звуки скрипки, а поместные дворяне легкомысленно веселились со стеклодувами. Аристократы больше не приезжали: им было интереснее проводить время в собственных гостиных. Темными вечерами, закончив работу, за столами трактира собирались усталые пастухи и шустрые батраки; сутулясь над кружками темного пива, они играли в скат, обмениваясь язвительными сплетнями и пряча руки с картами от чужих глаз.

Вечер накануне смерти Томаса ничем не отличался от большинства других. Он просто дошел до ручки. Чем больше он пил, тем более дикими становились его ставки в игре, пока он не поставил на кон все деньги, которые у него были, и еще в придачу те, которых у него не было. Должно быть, поздно вечером наступил момент, когда цифры перестали казаться ему реальными: долг достиг таких высот, а невезение – таких масштабов, что происходящее стало походить на фарс. Как еще объяснить то, что он решил полностью разрушить свою жизнь? Не оставалось ничего другого, как сделать последнюю, отчаянную ставку. Если он проиграет на следующей раздаче карт, объявил он, то отдаст победителю все, что у него осталось: дом и сад.

Через мгновение он лишился и их.

Рано утром на следующий день Луиза с детьми отправились на воскресную мессу в Пфаффенвайлер. Вернувшись домой к полудню, они обнаружили Томаса лежащим в скорченной позе на полу гостиной. Рядом валялся пустой флакон из-под дезинфицирующего средства; его было видно на губах Томаса, в комнате стоял горький запах. Карл на тот момент был еще младенцем, а Франц-Йозеф едва научился ходить. Но Элизе было уже шесть, и она поняла, что случилось что-то страшное. Она стала трясти отца и бить кулаками по плечам. «Papa wach auf, Ich hab’ Hunger!» «Папа, проснись, я есть хочу!» Когда мужики из трактира узнали о случившемся, они пришли в полное замешательство. Они думали, что Томас пошутил с последней ставкой. Никто бы никогда не забрал у него дом и сад.

Картина того утра отпечаталась в памяти Луизы и ее дочери на всю оставшуюся жизнь. Элиза так и не вышла замуж, хотя мужчины к ней сватались. Она осталась в родительском доме, ухаживала за матерью, каждое утро ходила в церковь в Пфаффенвайлер – в часе ходьбы от деревни в восточном направлении – и иногда впадала в мрачную, надрывную тоску, которой моя мать научилась избегать. (Именно Элиза тогда велела ей прибраться в шкафу вместо того, чтобы мечтать о Египте.) Луиза снова вышла замуж и родила еще двоих сыновей – Генриха и Ксавера. Она была во всех отношениях стойкой, здравомыслящей женщиной, но смерть мужа, похоже, сломала в ее сознании какой-то барьер. Мертвые стали для нее столь же реальными, как и живые.

Луиза была деревенской повитухой, так что мысли о бренности мира посещали ее постоянно. Ближайший доктор жил в Филлингене, в двух часах ходьбы, поэтому ей приходилось лечить все подряд, кроме разве что самых опасных болячек. Как и Томас, многие мужчины Херцогенвайлера подрабатывали рубкой леса, и увечья на такой работе случались постоянно: то дерево упадет, то вопьется заноза, то лезвие топора соскочит с коры и ударит по ноге. Луиза привыкла провожать в последний путь и взрослых, и детей на кладбище, устроенное на лугу за деревней, но потом постоянно встречала их снова. Ей мерещилось, будто их тени сидят на обочине дороги, по которой она ходила утром в свой сад, или в сумерках ждут на перекрестке, в глазах – скорбный упрек.

Что-то в Херцогенвайлере всегда внушало людям страх Божий, возможно, уединенное расположение деревни на продуваемом всеми ветрами плато или мрачные леса вокруг. Как бы там ни было, деревенские были очень набожны, даже по меркам юга Германии. Столетие спустя один священник из Фрайбурга, объезжая Шварцвальд с опросом, обнаружит, что жители здешних деревень остаются истово верующими, причем исповедуют еще дореформационную разновидность католичества – мрачную смесь из фольклора, суеверий и идей о безжалостном Боге. Даже самые смелые крестьяне иногда спешили домой с полей до наступления ночи, чтобы не попасться какому-нибудь бесу. Дьявол был здесь не пустой угрозой. Он мог принимать вид мрачного незнакомца, стучащего в дверь ночью во время грозы, или человека с надвинутым на глаза капюшоном, стоящего у конца трактирной стойки и лениво подбрасывающего в воздух монету.

Еще до рождения Луизы по деревне ходили рассказы о некоем Алоисе Зигварте, который практиковал здесь черную магию. По словам людей, его заговоры были в основном безобидного бытового толка. Если крестьянин терял вилы, Зигварт якобы в ту же ночь нашептывал несколько слов над свечой, и наутро человек их находил – вилы стояли прислоненными к двери сарая. Умер Зигварт в муках: он громко выл, и деревенские подумали, что его душа проклята – вырвана дьяволом из груди и низвергнута в ад. Хоронили его на кладбище только священник и пономарь.

Карл вырос среди этих неупокоенных душ. Дом, где он родился, раньше принадлежал Зигварту. После его смерти семья обнаружила наверху Rumpelkammer, эдакий потайной кабинет. Внутри стояли покрытые пылью маленький письменный стол и стул, а еще старый сундук, набитый полуистлевшими томами книг в кожаных переплетах. Среди них нашелся