«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

Теченского протоиерея Владимира Бирюкова, Марией Владимировной и, во-вторых, назначение его и проводы на работу в Сугояк, соседнее с Течей село. В результате первого события в Тече установились родственные отношения между двумя многодетными семьями – Игнатьевых и Бирюковых, в нашем житейском лексиконе между членами новой родни стали фигурировать новые слова «сват», «сватья», подкрепляемые сентенцией – «сват – большая родня». В результате же второго события установились родственные отношения между указанными выше обитателями Течи и Сугояка, если выразиться конкретнее – установился обмен гостями с той и другой стороны. Состоялись в торжественной обстановке проводы «молодых» в Сугояк с разными напутствиями в их жизни, а потом началось «паломничество» туда членов наших семей и, прежде всего, торжественные выезды глав семейств с хлебом-солью и другими возданиями по случаю новоселья молодых хозяев.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 392. Л. 179.

Находится только в «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» отсутствует.

Первый выезд в Сугояк

Как сейчас вижу картину выезда в Сугояк первый раз в жизни наших родителей. Им подан был для поездки наш лучший летний экипаж, а впряжены были много поработавшие в период подготовки к свадьбе «рысаки» маленькие Бурко и Воронко, и впряжены они были парой, что делалось только в торжественных случаях. На козлах сидел наш многолетний работник, к которому мы привыкли уже как к непременному члену семьи Илья Петрович Ерёмин – баклановский мужичок, в прошлом – рядовой гвардии. Уселись в экипаж наши родители с хлебом солью, Илья тронул «рысаков», и пара помчала их в Сугояк. Такая же пара выехала и со двора Бирюковых. Потом, через день-два, двинулась в Сугояк и наша «армада», целый поезд молодежи – детей, девушек и парней двух семейств. Целый букет. Парни одеты были по традиционному деревенскому образцу: в рубахах-косоворотках, стянутых поясами, изделиями верх-теченских монашек со словами «кого люблю, тому дарю», в плисовых шароварах, заправленных в голенища сапог, сшитых теченским модельером обуви Николаем Фёдоровичем Лебедевым и с картузами на голове. Помнится, было воскресенье, кончилась обедня, и когда сугоякские аборигены увидели наших парней, то умозаключили: «приехали крашельшики красить церковь».

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 392. Л. 179–180.

Находится только в «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» отсутствует.

Дорога в Сугояк

Я теперь не помню, какими глазами я обозревал всё, что попадалось нам по пути в Сугояк, но со временем эта дорога, которую мы называли сугоякской, запомнилась мне так рельефно, как бы была заснята на фотоплёнку шаг за шагом, а снимки были собраны в альбом в территориальной последовательности изображённых на них видов. Кто теперь из нас, когда-то побывавших в Сугояке, может исчислить, сколько раз он проезжал по этой дорожке летом, зимой, при ясном небе, в бурю. Отправлялись мы в путь, конечно, с наших дворов, но сугоякской дорогой в собственном её значении называли тот её отрезок, который начинался в Черепановой от незабвенных землянок Тита и Бориса. Стояли они на склоне горки, у самого берега реки Течи. Крыша крайней из них, которая была ближе к дороге и принадлежала Титу, была почти на уровне дороги, и стоило только кучеру немного не доглядеть за конём, он мог «прокатить» по Титовой избе. Сколько греха было из-за того, что хозяин землянки не хотел поставить какой-либо заслон от дороги. Бывало, что какой-либо горячий проезжий грозил Титу: «по избе твоей проеду», но Тит больше уповал на русский «авось». Землянки, однако, служили вехами дороги, показывали дальше путь на Сугояк. Зимой, правда, из Черепановой проезжали прямо через реку на Горушки, минуя землянок, а то угроза проезда при заснеженности дороги была очевидной.

Кому приходилось много ездить по грунтовым, а особенно просёлочным, дорогам, тот не мог не заметить, что у каждой из них была такая примета, по которой можно было ориентироваться в пути, которая помогала определять пройденный путь и по которой можно было подсчитать, сколько ещё осталось пути до заданной точки. Такими ориентирами были, например, чем-либо выделяющиеся из ряда других деревья, особенности рельефа местности – пригорки, ложки, развилки дороги и пр.

А) «Половинное».

На Сугоякской дороге такой приметой было болотце, именуемое «Половинным», которое сохранилось и до настоящего времени. Было ли оно на самом деле на половине дороги в Сугояк или нет, об этом нельзя сказать с полной точностью, потому что известно, что расстояние между посёлками в наше время определялось на глазок. Пожалуй, лучше сказать, что это название дано было болотцу по психологическим мотивам – для некоего успокоения, что, дескать, кажется, слава Богу, половину проехали. Такое настроение очень легко появляется, когда приходится ехать в непогоду, бока в коробке так набьёт, что захочется хоть чем-либо утешить себя.

С этим болотцем, помимо всего прочего, связывались эстетические переживания: около него росли цветочки ярко красного цвета, которые в простонародье назывались «татарским мылом». Примерно, в середине лета среди прочей зелени они производили впечатление капель крови, разлитой на зелёной скатёрке. Должен оговориться, что такое впечатление от них у меня было, очевидно, сугубо субъективным, а ещё более субъективной была моя ассоциация цвета их с кровью на картине И. Е. Репина «Убийство И. Грозным своего сына», находившейся в Третьяковской художественной галерее. «Половинное» сохранило свою власть над моей памятью, и всякий раз, вспоминая о Сугояке, я мысленно переносился в нему, а когда приходилось, хотя очень редко, бывать в тех краях, то какая-то неведомая сила побуждала меня побывать на нём и посмотреть на это болотце. Так было и в мой последний проезд через Сугояк в Течу. Мы – я и мои спутники – проехали к «Половинному», хотя дороги уже здесь не было. Болотце сохранилось, но около него не было берёзки, а по обочинам его не было «татарского мыла».

Оно как бы потускло в моей памяти. Было грустно так, как бывает, когда смотришь на клумбу с повядшими цветами.

За болотцем была чья-то загородка уже из Сугоякских владений. Мне несколько раз приходилось видеть загородки, подобные этой, и у меня всегда, как и на этот раз, появлялось желание забраться через изгородь, но удерживал страх, что хозяин схватит меня и накажет. Так с детства в моё сознание внедрялось уважение к чужой собственности. Проехав загородку, мы всегда устремляли свой взор к польски́м воротам, которые виднелись вдали. Кто много странствовал по зауральским просёлочным дорогам, с их двухколёсной колеёй и «конотопом» на низких местах, с их обветренной и пыльной колеёй на буграх, по дорогам