Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

А толпа все росла и увеличивалась… Из всех переулков, со всех концов улицы бежали новые и новые толпы падких до чужого людей… Толкаясь и ругаясь, все старались пробраться ближе к самым дверям, откуда по-прежнему вылетали синие пирамиды сахарных голов… Две женщины, визжа и ругаясь, вцепились руками в сахарную голову и каждая тянула ее к себе. Вдруг какой-то мужик толкнул одну из баб, вырвал сахарную голову и побежал с ней прочь. Но бабы его сейчас же догнали и стали тянуть от него свою добычу. Мужик стал отбиваться от баб всем, чем только мог: он лягал женщин, ударял их локтями и головой. Освободив одну руку, бил их по голове и по лицу, они увертывались от его ударов и снова дергали сахарную голову и его руки. Вдруг мужчина обхватил обеими руками сахарную голову, взмахнул ею кверху и опустил на голову одной из нападавших женщин… Сахарные брызги, окрашенные кровью, разлетелись в разные стороны. Женщина опустилась на мостовую…

Раздались крики: «Убили, убили!» Это кричали несколько близ стоящих женщин. Но почти никто из толпы не обратил внимания на упавшую женщину!.. Все взгляды были обращены к складам синих сахарных пирамид. Совершенные звери стали! Кто их так скоро сделал такими?! Я отошла от окна…

– Скажи дворнику, чтобы ворота держал все время закрытыми.

После полного разграбления складов подобрали несколько трупов, совершенно изуродованных…

– Дочиста разграбили все склады! – сказал дворник. – Хотя и татарские они были, но все же это непорядок!..

* * *

Кашель у меня не проходит, и вес не прибавляется. Мои друзья-врачи требуют, чтобы я уехала на месяц или два в Абастуман, чтобы остановить кашель. Уложила вещи и пошла попрощаться с Иваном Яковлевичем.

– Хорошо делаешь, что уезжаешь отсюда! Там, может быть, лучше люди живут. До них этот разврат еще не дошел. – И сразу же стал ругаться: – «Свобода! Свобода!» А жрать почти нечего!.. Всюду очереди… А достать нигде ничего нельзя! А эта татарва! Обнаглели совсем! Говорят, что теперь Баку – их столица! А? Что ты на это скажешь?! Раньше они не решались ходить по тротуару! А теперь идешь, а он толкает тебя в бок, чтобы ты дал ему дорогу! Вот до чего дожили!.. С таким правительством все с голоду подохнем!.. – мрачно закончил он.

Приехала в Боржом, но дальше еще ехать нельзя; были дожди, и грунтовая дорога размыта. Туда ходят только линейки, железной дороги нет. В Абастумане еще лежит снег, а здесь, в Боржоме, тепло, солнце; в курзале играет оркестр… Взвесив все это, я решила пожить здесь и попить боржомскую воду. В Абастуман поеду, когда станет теплее…

В Боржоме тоже была еще тишина; публики было очень мало. У источников по утрам собирались пить воду старики и женщины с обвислыми подбородками, с желтой дряблой кожей, но напудренные и подмазанные. Они пили воду, сколько им полагалось, проделывая положенный моцион, и уходили домой, унося свои больные печени и подагру. Я часами просиживала в совершенно пустом парке, почти не видя ни одного человека. Но эта тишина, солнце, тепло и чудесный воздух было все, чего я хотела… Я целиком уходила в воспоминания и день за днем переживала все, что ушло безвозвратно в прошлое… Снова и снова я проверяла ту прошлую жизнь и пережитую только что драму… Я искала причины случившегося, но не могла найти их… Я видела только печальное лицо Вани и слышала его слова: «Смотри на меня как на больного. Если тяжело, пей вино вместе со мной…» Неужели ничего нельзя было сделать?.. В чем моя вина?..

Но вот стали появляться кругом какие-то новые лица… Однажды подошел ко мне какой-то господин. Он держал в руках фотографический аппарат и спросил у меня разрешения снять меня. И не успела я дать согласие, как он уже меня сфотографировал.

– Я уже второй день наблюдаю за вами. У вас такое печальное лицо, а ваш костюм и весь облик очень эффектны. – Он представился и оказался присяжным поверенным из Кутаиса. На другой день он принес и дал мне две открытки с моим изображением.

С каждым днем в курзале и парке становилось люднее и шумнее. Я обратила внимание на одну даму. Она была молода, небольшого роста; стриженые волосы были завиты и высоко взбиты; в ушах большие кольца-серьги; губы красные, как мак; крошечные ноги в туфлях на страшно высоких каблуках… И всегда она была великолепно одета… Но что еще больше бросалось в глаза – это ее огромная, белая с коричневыми пятнами борзая собака. Каждый день, а то и два-три раза в день, эта женщина меняла платья, и каждый раз менялся и бант на шее собаки, и такого же цвета, как платье хозяйки. Вскоре мы с ней познакомились. Она оказалась женой артиллерийского офицера, который тоже приехал в Боржом. Он был очень высок ростом и красив. Он часто брал свою маленькую жену на руки и носил, как ребенка. Познакомилась я и еще с одной маленькой и очень хорошенькой женщиной, которая приехала в Боржом отдыхать от двух мужей (как она сама сказала).

– Паршивый этот Боржом! – говорила она. – Здесь всегда живешь на виду у всех! У меня в Тифлисе есть комната, куда я уезжаю и где провожу время как хочу. А здесь я никогда не спокойна! Каждую минуту встретишь кого-нибудь, кого совсем не хочешь видеть! А кого хотела бы встретить – никогда не найдешь… Надоело мне это ужасно!..

* * *

Каждый день собираюсь уезжать в Абастуман!.. Но новые мои знакомые уговаривают меня отложить отъезд еще на денек… Время идет, а я все еще сижу здесь. По правде сказать, я не огорчена этой задержкой. Здесь с каждым днем становится все лучше и веселее. Теперь уже с утра и до вечера парк заполнен интересной публикой. В курзале, около источников, всегда большая очередь, чтобы получить стакан воды. Мне доктор не прописывал пить ее. Но как-то, давно еще, Ваня говорил, что у меня есть предрасположение к образованию камней в почках и что было бы очень хорошо, если бы я стала пить боржомскую воду. Вот я и пью ее… Совершенно неожиданно встретила знакомого, генерала Левандовского.

– Как тут у вас хорошо! – сказал он. – А в Тифлисе чистый ад! Жара! Всюду толпы солдат! В ресторанах не дождешься, когда подадут заказанную еду!.. А здесь совсем другой мир!

На другой день генерал Левандовский пригласил меня поехать в имение великого князя Николая Николаевича, посмотреть оранжереи. Там он поднес мне прекрасную орхидею…