«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

за ширмой стояли кровать, а в проходе – комод с зеркалом и разными предметами на нём. Крайней по фасаду, в направлении на юг, была гостиная с громовым названием зал. В ней сосредоточено было всё самое главное в доме из мебели: два столика с ажурными скатёрками на них, комплект венских стульев и диван с жёстким сиденьем, из комплекта со стульями. Около стен в разных местах стояли на подставках цветы. На полу лежали коврики льняные, окрашенные в зелёный цвет, с красными полосами по краям. Главным предметом в этой комнате была фисгармония, а на ней самые разнообразные ноты, среди которых выделялась одна «Иван Сусанин». По составу нот – печатных и писанных от руки – можно было легко определить музыкальные интересы хозяев. Было явно, одно, что в семье были любители музыки, имевшие определённый вкус и понимание её. Хотя фисгармония имела тональность органа и звучала по-церковному, как в костёле, но она применялась в роли рояля, и игра на ней сопровождала пение светское, «греховное», далёкое от небесных сфер. Эта комната, именуемая гостиной или зало была вся пропитана звуками из нотных сборников типа Карасёва, опер, сборников народных песен и пр. Здесь слышались мелодии Глинки, Даргомыжского, Верстовского, Чайковского, Римского-Корсакова. Здесь исполнялись оперы, дуэты, хоры по нотам и многие-многие песни, которые передавались из поколения в поколение по слуху.

Каждое поколение вносило в репертуар новые песни, и он рос и рос. В нашем пении, если можно так выразиться, академического характера – соло, трио и дуэты – было, очевидно что-то претенциозное, с оттенком подремания, а аккомпанемент был явно неквалифицированным, но, как говорится, смелость города берёт, дерзали и что-то получалось. Мужали голоса, приобретался опыт и кое-кому эти опыты сослужили службу: им удалось свой талант демонстрировать для более широкой аудитории.

Особо это нужно отметить в отношении хозяйки дома. Здесь она вырастала в руководителя детским хором, как преподавательница пения в школе. Часто можно было видеть, как она с редким упорством и терпением разучивала песни со своим школьным хором. Волновалась, просила «его» помочь ей сопровождением на фисгармонии, и вот раздавалось «В чистом поле за рекой светит месяц золотой» и др. песни. Здесь под её руководством устраивались литературные вокальные вечера с декламацией стихотворений из школьной книги для чтения. Устраивались ёлки. Эти опыты помогли ей вырасти в будущем в руководителя детским хором на концертах в Каменском заводе, с неизменным успехом на них.

В моей памяти сохранились ещё выступления с «русской» [пляской] сугоякского псалмопевца Ивана Николаевича Калашникова. Как водится за всяким артистом, он любил, чтобы его уговаривали. Но вот он решил, и начиналось: пулей он влетал в комнату из коридорчика, делал круг по комнате, а потом выделывал ногами такие антраша, что трудно было уловить последовательность их движения, отбивая «дробь» каблуками, размахивал руками, гикал и крутился в бешеном темпе. Тут были и восторг, и удаль, которые заражали и других. Да, это был русский танец, в котором виден широкий, размашистый характер русского человека, который усмотрел Н. В. Гоголь в своей «Тройке».

Смежной комнатой с гостиной по южной стороне дома был кабинет хозяина. Как полагается для всякого кабинета, в нём стоял письменный стол с необходимыми для него принадлежностями, кушетка для отдыха, два или три стула. На стене, помнится, было что-то из репродукций картин. В углу стояла этажерка с книгами, среди которых красовался Брэм. На полочке стояла домашняя аптечка. В углу стоял фотоаппарат, а около него полочка с принадлежностями для выжигания по дереву. В ящике стола были разные каталоги для выращивания овощей и цветов. На столе лежали свежие газеты. По вещам, которые окружают человека, как в зеркале, можно видеть его отражение. У хозяина был широкий круг интересов, далёкий от того, чем он занимался по профессии и, казалось, что он всё время старался выбраться из той среды, в которую толкнули его обстоятельства жизни.

За этой комнатой почему-то хранилась трагическая легенда, что в ней кто-то повесился.

Между кабинетом и кухней был коридорчик, который служил парадным входом в дом.[353] Описание хозяйства было бы неполным, если не упомянуть обитателей из мира животных, которые вошли в историю его.

Первым обитателем был молодой конёк – Бурко – приданное хозяйки с упряжкой в ходок. На нём молодые и приехали в Сугояк, а кучером и первым «попечителем» по хозяйству был Проня. В дальнейшем славу двора держал сивый мерин «Филька» (См. о нём очерк).[354] Вся прочая масса животных прошла, не оставив какого-либо заметного следа в истории хозяйства.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 392. Л. 193–201.

Находится только в «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» отсутствует.

Агафья

[1961 г. ]

По деревенской номенклатуре профессий её называли стряпкой или кухаркой, а произносили последнее слово – «кухаркой», причём считалось, что в смысл этих названий, так сказать, имманентно входило понятие о том, что она работала у «чужих людей» – по найму. Если ту же самую работу, что входила в обязанность кухарки, выполняла женщина у себя дома, в своём хозяйстве, то её нельзя назвать ни стряпкой, ни кухаркой: «она оскорбится и скажет: «какая я тебе стряпка или кухарка – я хозяйка».

Если определять обязанность стряпки или кухарки филологическим методом, т. е. разобрать точное значение корней этих двух слов, то легко можно определить, что стряпка должна стряпать, ну, например: печь хлеб, варить супы, каши и пр. То же самое нужно сказать и об обязанностях кухарки, разве только добавив к этому ещё работы по наведению порядка в кухне. Но этак можно сказать только филологически, на самом же деле круг обязанностей стряпки-кухарки бы несравненно сложнее, потому что объекты её деятельности и радиус круга, по которому она двигалась, выходили за пределы кухни и вели её и в пригон, и в огород, и на реку, а летом, в дни авралов, даже в поле. Чего-чего только ей не приходилось делать! Впрочем, это лучше всего показать, описавши какой-либо её рабочий день, типичный день, рядовой день, как это мы сделали бы для редакции «Дня мира».

Утро летнего дня. Егор ещё храпит на полатях и сопит носом. Горничная Парунька, сама ещё ребёнок, спит на голбце под понитком. Нянька Ивановна в комнате рядом дремлет у детской кровати. На половине хозяев мёртвая тишина. А она встаёт, набрасывает через голову роскошную юбку сверх своей «становины» изгребкой внизу и берётся за головной убор. Распустила по плечам свои жидкие волосы и начала чесать. Волосы,