Мальчик на деревянном ящике. Самый младший из списка Шиндлера - Леон Лейсон

минуты и еще раз вернулась в квартиру за завернутой в простыню кастрюлей. Мне трудно было поверить, что она так рискует ради одной кастрюли, но для нее это был повод бросить последний взгляд на свою кухню и на то, что было нашим домом.

Жилье в Гетто А мы нашли не сразу. Перед нами захлопывалась одна дверь за другой; все квартиры были заполнены до отказа. Наконец мы нашли угол на чердаке, втиснувшись туда вместе с другими переселенцами из Гетто Б, спавшими рядами на полу. Мы с мамой укрывались одним одеялом. По сравнению с этим местом комната, которую мы делили с Люфтигами, казалась настоящим особняком.

Несмотря на ужасные условия, мы с мамой нашли силы выстоять. Мы должны были поддерживать друг друга. Каждое утро она шла на работу уборщицей, а я – на фабрику щеток. Каждый раз мы прощались как в последний. И каждый раз, возвращаясь и видя, как она меня ждет, я понимал: надежда еще не погибла. Каждый вечер мы молились, чтобы отец, Давид и Пеша были в порядке, чтобы опасности обошли стороной Хершеля и всех наших родственников в Наревке и чтобы Цалиг каким-то образом сбежал и нашел убежище.

А затем, в марте 1943 года, нацисты окончательно ликвидировали гетто. Всех оставшихся в живых должны были отправить в Плашов – по крайней мере, так гласили слухи. Честно говоря, я даже радовался, надеясь, что мы снова будем жить впятером. Я не имел ни малейшего представления, что такое Плашов, и наивно полагал, что раз у меня есть настоящая работа, я защищен. В тот день, когда нас должны были перевозить, немцы приказали всем построиться в группы по категориям работ. Мама встала в группу с уборщицами, а я – с работниками фабрики по производству щеток. Я видел, как мама прошла через ворота без происшествия; когда же дошла моя очередь, охранник выдернул меня из толпы. Он явно счел, что я слишком молод и слаб, чтобы от меня была какая-то польза. «Пойдешь позже», – сказал он, показывая на стоявшую в стороне от остальных группу детей. Мое разрешение на работу оказалось бесполезным.

Среди других детей я нашел Йосселя и Самуила, которых потерял в хаосе переселения из Гетто А. Им удалось выжить самостоятельно, без родителей, но теперь над всеми нами нависла неопределенность. Они прошептали: «Мы собираемся спрятаться, как раньше. Пойдем с нами».

Я подумал вернуться в наше укрытие под крышей сарая, но что-то остановило. Не знаю почему, однако меня сильно тянуло к матери, и я знал, что должен быть с ней, ведь мы через многое прошли вместе. Она придавала мне сил, а я – ей. Поэтому я сказал Йосселю и Самуилу, что попробую что-нибудь другое.

Заметив очередную группу рабочих, я попытался влиться в их ряды. И снова мы по очереди проходили через ворота гетто. И снова тот же охранник заметил меня, вытащил из очереди и оттолкнул прочь. Я понимал, что рискую, но держался как можно ближе к воротам, ожидая подходящей возможности. Наконец его отозвали. Я понял, что это мой шанс, и влился в другую группу. С комком в горле я двигался вперед, все ближе и ближе к выходу, отчаянно надеясь, что тот охранник больше не появится. Когда я подошел к воротам, два офицера пропустили меня, и так я оказался среди тех, кто отправлялся в Плашов. Сердце бешено колотилось. Все, что я тогда хотел, – снова увидеть родных, что бы ни случилось.

Когда мы вышли из гетто с его увенчанными надгробиями стенами и двинулись по улицам Кракова, я был ошеломлен: жизнь снаружи казалась такой же, как была. У меня сложилось впечатление, будто я перенесся назад во времени… или что гетто находилось на другой планете. Чистые, хорошо одетые люди деловито шли по своим делам. Они казались такими нормальными, такими счастливыми. Неужели они не знали, что мы пережили в нескольких кварталах отсюда? Как они могли не знать? Почему не помогли нам хоть чем-нибудь? Трамвай остановился, и в него зашли пассажиры, не обращая внимания на наше присутствие. Их совершенно не интересовало, кто мы, куда едем и почему. Мысль, что наши страдания, наше заточение, наша боль не имеют для них никакого значения, казалась непостижимой.

Даже некоторое время спустя, когда мы подъезжали к лагерю в Плашове, я все еще радовался, что удалось покинуть гетто. Единственное, что для меня оставалось важным, – что я вновь буду вместе с семьей. Однако, подойдя к воротам Плашова, я увидел нечто гораздо худшее, чем мог представить. Пройти через эти ворота было все равно что попасть в самый последний круг ада.

7

Первое впечатление от Плашова как от ада на земле с течением времени не изменилось. С первого взгляда было ясно: это совершенно чужое место. Какой бы трудной ни была жизнь в гетто, по крайней мере внешне оно походило на знакомый мир. Да, мы жили в тесноте, как кильки в банке, но хотя бы в обычных комнатах и квартирах. Жилые дома разделяли улицы с тротуарами, где можно было услышать звуки города за пределами стен.

Плашов был чужим миром. Лагерь соорудили на месте двух разрушенных и оскверненных нацистами еврейских кладбищ. По сути это был бесплодный и заваленный мусором пустырь. Куда ни взгляни – повсюду камни, грязь, колючая проволока, злобные собаки, грозные охранники и тянущиеся в бесконечность унылые бараки. Сотни заключенных в рваной одежде выполняли тяжелую работу под надзором вооруженных немецких охранников. Пройдя через ворота, я пришел к мысли, что никогда не выйду оттуда живым.

Охранники разделили нашу группу на мужчин и женщин, и меня повели с остальными в отведенный нам барак на мужской половине лагеря. Когда я понял, что придется остаться там на неопределенный срок, надежда на поиски семьи резко потухла. Я понятия не имел, где могут находиться отец с Давидом. Прижав покрепче одеяло и драгоценный термос-бутылку, переданный мне в наследство господином Люфтигом, я забрался на узкие деревянные нары и лег. Хотелось есть, а никто кормить нас не собирался, и меня окружали незнакомые люди, так что оставалось лишь заснуть, что я, к счастью, и сделал.

Совсем скоро зажегся свет, хотя снаружи было темно. Охранники били палками по койкам и кричали: «Steh auf! Steh auf!» – «Вставайте! Вставайте!» Полусонный, я поднялся с нар и присоединился к своей группе, влившейся в ряды заключенных из других бараков. После мы