Мальчик на деревянном ящике. Самый младший из списка Шиндлера - Леон Лейсон

напуганные, чтобы двигаться. Наконец один из охранников приказал нам идти в барак. Там многие мужчины разрыдались, осознав, как близко мы подошли к смерти. Я не плакал. Я оцепенел от осознания, что в любой момент могу погибнуть по прихоти судьбы.

В конце 1943 года Шиндлер уговаривал и подкупал Гёта и других руководителей СС, чтобы получить разрешение на строительство дополнительного лагеря на территории, прилегающей к фирме «Эмалия». Он утверждал, что гораздо эффективнее, если рабочие находятся в нескольких шагах от фабрики, а не тратят драгоценное время на марш-бросок в четыре километра между «Эмалией» и лагерем. Часы, потерянные на формирование колонн и хождение взад-вперед между фабрикой и Плашовом, можно было бы с большей пользой потратить на производство товаров и получение прибыли. Так был создан специальный лагерь, куда весной 1944 года переехали отец с Давидом. Через лагерную сеть я узнал: Пешу также отправили в лагерь на территории электротехнического завода, где она работала. Мы с мамой снова остались одни, как и в гетто, но на этот раз наше положение было гораздо хуже – отчасти потому, что мы были разлучены, а отчасти из-за того, что место само по себе было ужасное и невероятно опасное. Меня охватило еще большее отчаяние.

Когда по лагерю пронеслась весть, что Шиндлер планирует добавить на свою фабрику тридцать рабочих, я встретил ее с равнодушием. Однако через несколько дней узнал, что в составленном списке упоминаются имена мое и матери. Я не мог поверить, это казалось слишком хорошим известием, чтобы быть правдой. Неужели после целого года попыток отцу наконец удалось устроить нас на фабрику Шиндлера?

Я принялся считать дни до отъезда. Наконец-то я увидел выход из адского пламени Плашова и почувствовал себя сильнее духом, если не телом. И дух мой, к счастью, заставлял тело продолжать идти вперед. Но за день до запланированного перевода меня ждал сокрушительный удар. Начальник на фабрике щеток сообщил, что мое имя вычеркнуто из списка на перевод. Я должен был остаться на нынешней работе в Плашове. Никакие слова не могут выразить охвативший меня тогда абсолютный ужас. Потерять маленький лучик надежды – это гораздо хуже, чем не иметь ее вовсе. Я понимал, что не выживу и месяца, не говоря о годе. Я умирал от голода. Я жил в постоянном страхе и съеживался при малейшем звуке или постороннем движении. Что оставалось делать? Как жить дальше?

В день отправки новых «евреев Шиндлера» я тайком улизнул с работы, чтобы повидаться с матерью. Просто чудо, что по дороге к воротам, через которые должны были выйти заключенные, я добрался без происшествий. Я заставил себя подойти ближе к колонне, повторяя, что нужно действовать. Я не мог позволить ускользнуть этой последней возможности. В Плашове у меня не было будущего. Я был готов умереть, лишь бы остаться с матерью. Сделав несколько шагов, я предстал перед ответственным за перевод офицером. Глаза мои оказались на одном уровне с его огромной пряжкой на ремне, украшенной большой нацистской свастикой. Уверен, он был из тех, кто бродил по лагерю и расстреливал людей, либо выполняя приказы Гёта, либо просто ради собственного извращенного удовольствия. С трудом проглотив комок в горле, я изложил свои доводы на немецком: «Я есть в списке. Просто кто-то вычеркнул мое имя». Офицер ничего не ответил.

Пытаясь подкрепить свои слова, я сказал: «Моя мать в списке».

Я так и не узнаю, что придало мне смелости говорить с ним как с разумным человеком.

Словно этого недостаточно, я добавил: «Там уже мои отец с братом».

Большего риска для жизни и придумать было нельзя.

Я ждал. Одна мучительная секунда сменялась другой, пока офицер раздумывал, как поступить со мной. Мне повезло, что он вообще задумался, а не просто достал пистолет и застрелил меня, в одно мгновение избавившись от докучливого еврейского мальчика. Жестом он попросил помощника принести список. Я показал на свое вычеркнутое имя. «Вот», – произнес я. Офицер посмотрел на меня, хмыкнул и подал знак, чтобы я присоединился к группе рабочих, отправляющихся в специальный лагерь Шиндлера.

По какой-то загадочной причине он отреагировал так, будто видел во мне обычного человека, обратившегося к нему с разумной просьбой. Неужели он пожалел меня, мальчика, оторванного от семьи? Увидел ли во мне одного из собственных детей? Может, просто был бюрократом, которому не понравилось, что кто-то вычеркнул пункт в списке без его официального разрешения? Сейчас невозможно сказать. Такие люди, как он, могли делать все, что заблагорассудится, в один момент проявляя милосердие, а в другой – расправляясь с человеком без всякой жалости.

На дрожащих ногах я быстро приблизился к группе и нашел мать. Она стояла у входа и, как по приказу, смотрела прямо перед собой, совершенно не осознавая, чем вызвана задержка. Но когда я тихонько встал рядом и взял за руку, она с трудом сдержала радость. Мы как-то умудрились стоять молча, едва дыша, не желая привлекать внимание. Казалось, мы ждали вечность, пока откроются ворота. Наконец наша группа двинулась, и я осмелился допустить мысль, что мое пребывание в аду наконец-то заканчивается.

8

И вот я снова шел по улицам Кракова в оцепенении, не веря в свою удачу. Неужели я действительно покинул Плашов? Неужели я иду рядом с мамой? Неужели мы воссоединимся с отцом и братом? Все эти и десятки других вопросов проносились в голове, пока наша группа из тридцати человек приближалась к фабрике «Эмалия». Опустив голову, я рассматривал тротуар под ногами. Я боялся, что, когда мы прибудем на место, там каким-то образом окажется Гёт, который отправит меня обратно в Плашов. Я убеждал себя: если ни на кого не смотреть, то и меня не заметят. По опыту я знал: невидимость – самое близкое к безопасности состояние. Шагая рядом с мамой, я представлял, как друзья из неевреев до сих пор ходят в школу, играют в трамваях, однако ни на миг не поднимал голову, чтобы оглядеться по сторонам.

Впереди показалась фабрика Шиндлера. Когда мы подошли, я напрягся и крепко сжал мамину руку. Перед нами предстало то же самое ничем не примечательное здание, каким оно было в первые дни работы отца. Однако теперь вся территория «Эмалии» казалась более грозной, будучи обнесенной подключенным к электричеству забором и с внушительными воротами. У входа стояли часовые СС, такие же страшные, как и тот, кто недавно позволил мне присоединиться к группе Шиндлера. На несколько мгновений