Мальчик на деревянном ящике. Самый младший из списка Шиндлера - Леон Лейсон

Почувствовав знакомый запах одеколона и сигарет, я замер, размышляя, что же делать. В Плашове меня, «ленивого и безответственного еврея», расстреляли бы или, по крайней мере, выпороли за такое вопиющее нарушение. Однако Шиндлер просто прошел мимо, не сказав ни слова. Через несколько дней я узнал, что нас с братом переводят на завод в инструментальный цех, где требовались более высокие навыки и где работал отец. Вместо того чтобы наказывать, меня вознаградили за любопытство.

Иногда на следующее утро после одного из его поздних визитов я приходил за пайком и с удивлением узнавал, что Шиндлер распорядился выдать мне две порции. Для этого ему приходилось прилагать особые усилия, и я был ошеломлен его добротой. В другие моменты он подходил к моему отцу, клал руку ему на плечо и говорил: «Все будет хорошо, Моше». Настоящий нацист, наблюдая за таким поступком, таким гуманным отношением к еврею, убил бы обоих без особых раздумий. А Шиндлер задерживался, чтобы поболтать несколько минут с моим отцом. Временами после его ухода он обнаруживал полпачки сигарет – ценный подарок, который Шиндлер как бы «случайно» забывал у станка. Отец обменивал их на хлеб.

Подобные поступки могут показаться незначительными, учитывая масштабы зла в те годы, но это не так. Шиндлер осмеливался восставать против закона страны, который предписывал пытать и истреблять евреев, а не относиться к нам как к собратьям. За это грозило заключение в трудовой или концентрационный лагерь или казнь. Каралось даже обращение к нам по имени, без ворчания и проклятий. Относясь к нам с уважением, Шиндлер противостоял нацистской расистской идеологии, выстраивавшей иерархию человечества, где евреи находились на самом дне.

Все, что я знал, – это то, что Шиндлер мог быть нацистом и, следовательно, по определению опасным, но действовал так, как ни один из известных мне представителей врага. Я не знал, что из этого следует, однако его поведение меня впечатляло. Я понял, что люди часто бывают непредсказуемыми.

С лета 1941 года, когда Германия разорвала пакт с Советским Союзом, захватила оккупированную советскими войсками территорию Польши и вторглась на территорию СССР, победа Германии казалась вопросом времени, но на деле время играло против немцев. Они так быстро продвигались вперед, используя знаменитую стратегию блицкрига, или молниеносной войны, что не поспевали снабжать войска. Они просчитались со скоростью, с которой собирались разгромить Советскую армию, и недооценили волю к сопротивлению не только советских войск, но и всего советского народа. Немецкая армия оказалась не готова к жестокой холодной русской зиме. После кровопролитной Сталинградской битвы, в которой погибло до двух миллионов солдат и мирных жителей, ситуация стала меняться не в пользу немцев. Когда в начале февраля 1943 года мы узнали о капитуляции немецкой Шестой армии, стало понятно: поражение немцев вполне возможно.

Нам бы только продержаться.

Летом 1944 года стали поступать сообщения, что ход войны изменился в пользу союзников, в основном американцев и англичан на западе и Советского Союза на востоке. Время от времени мы получали обрывки сведений, из которых складывалось, что союзники высадились в Нормандии и ведут наступление на западе. В середине июля Советская армия достигла довоенной польской границы. Это означало, что они приближаются к Наревке или уже находятся там. Возможно, скоро появятся новости о Хершеле и других наших родственниках.

Узнав, что немецкие бизнесмены пакуют чемоданы, бросают фабрики и бегут из Кракова, прихватив столько денег и ценностей, сколько можно, мы поняли: Германия действительно проигрывает войну.

Казалось бы, стоит радоваться этой новости, но мы с тревогой думали о том, чем она может обернуться для нас. Не решат ли немцы убить всех перед уходом? Страх этот имел право на существование. До нас доходили слухи, что Плашов и все его филиалы будут ликвидированы, а их обитатели отправлены в Аушвиц (Освенцим) – огромный нацистский концентрационный лагерь смерти. Шансы выйти из Освенцима живыми практически равнялись нулю.

Затем поступили еще более тревожные новости. Фабрика Шиндлера закрывалась, он собирался сокращать персонал. Распространялся список с именами тех, кого должны отправить обратно в Плашов, где было и мое имя наряду с именами отца и Давида. «Вот и все, – подумал я. – Конец». Я понимал, что не смогу выжить там даже с отцом и братом. Мать оставалась в «Эмалии», чтобы помогать сворачивать фабрику, но это мало ее утешало. Разве могла она радоваться своей удаче, когда мужа и двух сыновей отправляли на верную смерть? Когда отец сказал, что нам приказали уехать, она разрыдалась.

Отец пытался поддержать наш дух. «У Шиндлера есть план, – сказал он. – Он собирается перенести фабрику в один из городов Чехословакии и забрать нас с собой». Я не поверил. Я не понимал, как у Шиндлера получится перевезти и заново построить завод. И зачем вообще перевозить нас, если на новом месте он мог легко получить новых еврейских рабочих? Даже если бы он и захотел, как бы он убедил согласиться на такую безумную идею нацистских администраторов, особенно Амона Гёта, имевшего над нами абсолютную власть? Я был уверен: Шиндлеру ни за что не спасти нас, если вернемся в Плашов и снова окажемся в распоряжении этого жестокого нацистского палача.

В день отъезда около сотни человек выстроились перед охранниками, которые должны были сопровождать нас в Плашов. Я, как это часто бывало, спрятался в задней части группы, пытаясь оставаться незаметным, тем более притворялся, будто я старше своего возраста. Вышел Шиндлер, чтобы проводить нас, о чем не стал бы беспокоиться любой другой нацист. Когда он прошел мимо, беседуя о чем-то с одним из немецких офицеров, я вдруг почувствовал, что должен сделать что угодно, лишь бы нас не отправили обратно. Я начал протискиваться вперед, к первому ряду, но опоздал. Шиндлер уже направился дальше. По инерции я вылетел из строя в двух шагах от немецкого охранника, совершенно не понимая, что делаю. Я хочу, чтобы меня убили? Охранник рыкнул на меня, чтобы я вернулся в строй, и для большей убедительности ударил прикладом винтовки, но не попал в меня, а выбил из рук стеклянную термос-бутылку, который на прощание подарил мой друг мистер Люфтиг.

Термос со звоном разбился о цемент. Это сразу же привлекло внимание Шиндлера, и он обернулся. Это был мой шанс. «Нас увозят! – закричал я. – Моего отца, брата и меня!» Шиндлер тут же приказал охранникам вывести нас троих из построения и вернуть в «Эмалию».

И он не ограничился тем, что спас нам жизнь. Шиндлер отправился на фабрику, чтобы найти мою мать, и сообщил, что произошла ошибка