Мальчик на деревянном ящике. Самый младший из списка Шиндлера - Леон Лейсон

к весне 1945 года оказались полностью истощены и лишены всякого запаса сил; наш дух был сломлен, тела едва поддерживали жизнь. Отец больше не мог стоять у станка все время двенадцатичасовой смены. Ему приходилось тайком садиться, когда никто не видел. У Давида появились незаживающие язвы на ногах. Я же порой просто не мог прочитать измерительные метки на станке, и тонкие линии на приборах казались крошечными извивающимися червячками.

Не знаю точно почему – возможно, сказались шесть лет лишений и страданий, – но я никак не мог избавиться от преследующей мысли, что меня погубит последняя пуля войны. Снова и снова я проигрывал в голове этот кошмар: последний день, последний час, последняя минута, освобождение так близко, и тут моя удача заканчивается.

Впрочем, опасения оказались не такими уж надуманными. Хорошо, что я только потом узнал, что в апреле 1945 года эсэсовцам было приказано убить всех еврейских рабочих фабрики, однако Шиндлеру удалось сорвать этот план и добиться перевода офицера СС в другой район, прежде чем тот успел выполнить приказ. К тому времени немецкие офицеры и солдаты спасались бегством от стремительно приближавшейся Советской армии, делая все возможное, чтобы избежать плена. В разгар хаоса Шиндлер вновь постарался позаботиться о нас. С одного из заброшенных нацистских складов он привез сотни рулонов темно-синей ткани и сотни бутылок водки.

Когда советские войска подступили совсем близко и перспектива захвата стала очевидной, Шиндлер понял, что должен бежать. Перед этим он дал понять охранникам, что у них будет больше шансов выжить, если они уйдут сами. Повторять это лишний раз не потребовалось – они бежали без единого слова, Шиндлер же задержался. Он не мог уехать, не попрощавшись, и в последний раз собрал своих евреев. После многих лет постоянного страха я с трудом заставлял себя поверить в правдивость его слов.

«Вы свободны», – сказал он нам.

Свободны!

Мы застыли в безмолвии. А что можно было сказать? Какими словами выразить бурю испытываемых эмоций? Свобода казалась несбыточной фантазией. Перед уходом Шиндлер попросил нас не мстить жителям близлежащего городка, поскольку они помогли ему сохранить нам жизнь. Каждому раздал по рулону ткани и бутылке водки – товары, которые, как он знал, можно обменять на еду, кров и одежду. Мне не подвернулось возможности лично попрощаться с Шиндлером, однако вместе с другими рабочими я подарил ему кольцо, сделанное из золотого зуба заключенного, – кольцо с надписью на иврите из Талмуда: «Тот, кто спасает одну жизнь, спасает целый мир».

Сразу после полуночи Оскар Шиндлер уехал на своей машине, чтобы добраться до американских войск.

После отъезда Шиндлера мы с замиранием сердца ждали прихода советских войск. Охранники к тому времени сбежали, покинув посты; мы могли уйти, но не уходили. Мы не получали никаких новостей, идти было некуда, и мы не знали, что нас ждет за пределами лагеря. Наступила странная тишина, будто находишься в центре бури. Кое-кто из молодежи взял в руки брошенное охранниками оружие и поставил часовых. Затем настала ночь, а никто из нас по-прежнему не знал, что дальше.

И вот 8 мая 1945 года пришел ответ. К воротам подъехал одинокий русский солдат. Он спросил, кто мы такие, и мы ответили, что мы евреи из Польши. Он сказал, что мы свободны, и велел сорвать номера и треугольники с наших роб. Сейчас, когда я вспоминаю тот момент, кажется, мы сорвали их одновременно, в знак солидарности и победы. Несмотря на ничтожные шансы, мы выжили.

Оскар Шиндлер – сложный, противоречивый человек, которого называли пособником нацистов, интриганом, мужественным авантюристом, спасателем, героем, – чудесным образом спас около 1200 евреев от почти неминуемой смерти.

10

Солдат уехал, оставив ворота нараспашку. Я был потрясен. Как и все. После многолетнего заключения мы оказались на свободе. Я пребывал в растерянности, одновременно ощущая и слабость, и восторг.

Еще дня два мы неуверенно бродили по лагерю Брюнлица. Я не мог привыкнуть к тому, что мы свободны, даже когда мимо сотнями проходили наши враги, побежденные немецкие солдаты. Я стоял и смотрел на них, на некогда уверенных в себе, а теперь удрученных пленников Советской армии.

Они часами шли мимо, опустив головы, с угрюмым выражением лиц. Некоторые еврейские рабочие подумывали о мести. Кое-кто отбирал у них сапоги и швырял взамен свои деревянные башмаки. Я не присоединился. Что бы я ни сделал, невозможно было свести счеты с нацистами. Единственное, что хотелось, – запомнить навсегда эти часы, запомнить вид некогда самоуверенных солдат, бредущих мимо нас в унизительном поражении.

В конце концов чешские власти предоставили бесплатный проезд тем, кто решил вернуться в Польшу. Маме очень хотелось поехать в Наревку, чтобы найти Хершеля и родных, но отец сказал, что ехать так далеко на восток слишком опасно. Вместо этого он предложил нам пятерым вернуться в Краков. Разумеется, мы питали тайную надежду, что каким-то образом Цалигу удалось сбежать и что он будет ждать нас там.

На этот раз в вагонах для скота соорудили даже спальные места, а раздвижные двери оставались открытыми. Мы вдыхали запахи весны и наблюдали за проплывающими мимо пейзажами. Со своего места я обозревал местность и не замечал почти никаких признаков разрушившей нашу жизнь войны. На деревьях прорастали новые листья, распускались полевые цветы. И никаких шрамов от войны, которые я так остро ощущал. Казалось, в последние несколько лет не было страданий, однако достаточно было взглянуть на измученные и усталые лица родителей, чтобы понять: они реальны.

Пока поезд с грохотом двигался на восток, я позволил себе сделать то, что не позволял уже много лет: задуматься о будущем. В последние шесть лет это означало только пережить следующий час, найти кусок еды, избежать очередной встречи со смертью. Может, теперь я даже снова пойду в школу. Возможно, у меня будут дом, нормальная еда. И однажды я снова смогу почувствовать себя в безопасности.

Поезд часто останавливался, чтобы высадить пассажиров неподалеку от тех мест, где они жили раньше. Каждый раз люди спускались и быстро уходили, не оглядываясь и не прощаясь. Не было смысла затягивать выпавшее на нашу долю испытание. Я наблюдал, как бывшие коллеги рассеиваются по всей Польше, один за другим, семья за семьей. Все мы молились, чтобы наши страдания закончились, чтобы мы могли вернуться к своей жизни, к семьям, с которыми были так долго разлучены.

К сожалению, по прибытии в Краков я понял: страдания не закончились. Все мы – родители,