Мальчик на деревянном ящике. Самый младший из списка Шиндлера - Леон Лейсон

любой момент могут выхватить из толпы, признать слишком маленьким для полезной работы и отправить на смерть. Каким-то чудом удалось не упасть, и я присоединился к остальным мужчинам нашей группы. Под конец нам разрешили выбрать одежду из кучи выброшенных вещей. Я надел рубашку и штаны, которые были велики мне на несколько размеров, но хотя бы немного защищали от холода.

Никто не имел ни малейшего представления, что означает наше пребывание в Гросс-Розене. Почему мы здесь? Как это произошло? Было ли это частью плана Шиндлера, который он держал в тайне? Временное ли это место или последняя остановка? Неужели Шиндлер столкнулся с препятствиями, которые не смог преодолеть?

Никто не знал.

Все мы думали о худшем.

По мере пребывания в Гросс-Розене мы все больше напоминали ходячих мертвецов.

Однажды днем нас без всякого предупреждения затолкали в еще один вагон. Двери захлопнулись, и с наступлением сумерек мы поехали, так и не узнав место назначения. Утром, когда двери открылись, мы увидели, что наконец-то добрались до Брюнлица в Судетской области. С вокзала мы отправились в трудовой лагерь Шиндлера. На этот раз лагерь должен был производить боеприпасы для войны. Как и в других, в нем находились комендант и охрана, но решающую роль сыграло присутствие Шиндлера. Лагерь состоял из полуразрушенного двухэтажного кирпичного здания. Завод еще не был готов к выпуску боеприпасов. Коек для нас не нашлось, поэтому мы спали на соломе на втором этаже, но после Гросс-Розена никто не жаловался на неудобства.

Неготовность завода стала не самой большой неожиданностью и не худшей новостью. В Брюнлице мы узнали, что женщины из Кракова не приехали.

Их поезд перенаправили в Освенцим.

Услышав эту новость, отец побледнел. Никогда я не видел его настолько удрученным. Нам сказали, что Шиндлер уже едет туда, чтобы забрать их, но трудно было поверить, что провернуть подобное получится даже у него.

Однако Оскару Шиндлеру удалось совершить, казалось бы, невозможное. Он вручил нацистскому командованию Освенцима огромные взятки, утверждая, что эти женщины «высококвалифицированные и незаменимые эксперты». Невероятно, но его усилия увенчались успехом, и женщин погрузили в поезд, направлявшийся в Брюнлиц.

До нас дошли слухи, что они спасены и скоро прибудут. В день их приезда я с бешено колотящимся сердцем стоял у окна фабрики и ждал. Наконец они вошли в лагерь. Как и все мы, они были обриты налысо и все представляли собой одну кожу да кости. Трудно было их различить. И все же я заметил их. Мама! Пеша! Мне было все равно, как выглядят мать и сестра. Самое главное, они живы. Тогда я испытал редкий момент полнейшей радости.

Пеша рассказала, как их в Освенциме осматривали офицеры СС и производили отбор. Тех, кого считали здоровыми и трудоспособными, отправляли направо; тех, кого считали немощными или слабыми, налево. В свои восемнадцать лет Пеша оказалась в правой группе вместе с более молодыми и сильными. Мать же, которой тогда было сорок с лишним лет, отнесли к категории бесполезных и отправили в барак для старых и больных – тех, кого нацисты не удосуживались даже кормить и кто предназначался для газовой камеры. И посреди этого ужаса явился Шиндлер, совершивший настоящее чудо. Если бы он задержался, было бы слишком поздно спасать не только мать, но и вообще всех женщин из его списка, которых отправили налево.

Следующие восемь месяцев войны мы провели на заводе по производству боеприпасов. Туда периодически приезжали высокопоставленные нацисты и проверяли работу. Однажды приехал навестить своего товарища даже Амон Гёт. Каким-то образом Шиндлеру удалось убедить нацистов, что мы полезны и продуктивны, хотя за все восемь месяцев в Брюнлице мы не произвели почти ни одного пригодного для использования боеприпаса.

Несмотря на то что Шиндлер делал все возможное, мы едва выживали. Немцы проигрывали войну на обоих фронтах, снабжение продовольствием еще более сократилось. Вместо супа нам подавали одну горячую воду. Пайки хлеба постоянно урезались. Я каждый день искал еду. Находя картофельную кожуру, сушил ее на проходящих через фабрику паровых трубах и делился с Давидом. Ужасные условия сблизили нас. Мы старались заботиться друг о друге и оба присматривали за отцом.

Я также получал немного еды от работников на кухне. Это были политические заключенные, входившие в подпольное сопротивление лагеря. Они были родом из города Будзынь, что недалеко от моей родной Наревки, и говорили на том же диалекте идиша, что и я. Мне нравилось по возможности болтать с ними, и мы подружились. Они мыли котлы, наливая воду, а затем выплескивая, и разрешили собирать остатки воды в банку. Я ставил ее на паровую трубу, пока вода не испарялась и на дне не оставались твердые частички пищи. Когда дело доходило до еды, я всегда проявлял чудеса изобретательности.

Вместе с отцом и Давидом мы работали в инструментальном и штамповочном цехах. Под руководством отца мои навыки улучшились, и теперь я мог выполнять задания более опытного мастера. Шиндлер между тем придерживался обычного графика: развлекался до раннего утра, а затем совершал обход по заводу. Иногда просил меня зайти к нему в кабинет. Впервые поднимаясь по лестнице, я весь дрожал. Что ему могло понадобиться от меня? Я терялся в догадках и думал, что мог сделать не так. К тому моменту, как я добрался до кабинета, я был так напуган, что почти не слышал его, пока он пытался успокоить меня непринужденной беседой. Потом он протянул мне кусок хлеба, и я понял: со мной все будет в порядке. Приглашал меня Шиндлер не часто, но всякий раз после этого я делился «премией» с отцом и братом.

Однажды, после того как Шиндлер подошел ко мне во время работы и поговорил, он приказал человеку, составлявшему график работ, перевести меня в дневную смену. Такое изменение, пожалуй, спасло мне жизнь. Дневная смена была гораздо легче и психологически, и физически. Интересно, осознавал ли Шиндлер, какой подарок мне сделал? Неудивительно, что не все товарищи по заключению были довольны таким особым обращением, хотя отец и Давид искренне радовались.

Шиндлер также рассказывал нам о передвижениях на восточном фронте. В начале 1945 года мы знали, что Советская армия освободила Аушвиц (Освенцим) и Краков. Более сведущие в географии заключенные чертили на земле карты, где отмечали продвижение Советской армии, и благодаря этому прогресс казался более реальным. Они уверяли, что пройдет совсем немного времени и армия доберется до нас.

В те последние месяцы войны, когда исход был практически предрешен, мы как будто должны были испытывать чувство оптимизма, но