Мальчик на деревянном ящике. Самый младший из списка Шиндлера - Леон Лейсон

в его силах, и сохранял оптимизм. В пятьдесят с лишним лет и с ограниченным знанием английского у него было не так уж много вариантов. Я же трудился на сборочном конвейере на фабрике по производству тележек для покупок. Эта работа не требовала большого знания английского, и поначалу я был рад, но вскоре понял, что не хочу заниматься подобным всю жизнь.

Особенно трудно изучение английского давалось матери. В конце концов она приобрела достаточный словарный запас, чтобы ходить за покупками и разговаривать с соседями. Они с отцом вступили в благотворительный клуб «Наревка», основанный евреями, иммигрировавшими в США в начале XX века. Периодически члены клуба собирались, чтобы петь, танцевать, предаваться воспоминаниям и собирать деньги на различные благотворительные цели. Родителям повезло, что они в конце концов оказались на стороне благотворителей.

Мать посвятила себя уходу за мужем и обустройству дома. Оторванная от мира, в котором выросла, она казалась мне одинокой и отрешенной. Конечно, мать никогда не переставала вспоминать о потерянных сыновьях, особенно о Цалиге, рядом с которым стояла в беспомощности, пока его забирали.

Я же учу языки легко, поэтому с английским освоился быстро. Дядя Моррис помог мне устроиться механиком в компанию US Electrical Motors и поступить на курсы в Лос-Анджелесский торгово-технический колледж. Я учился по книгам тому, чему отец научился на практике, однако мы вместе преодолевали трудности, связанные с переводом метрических измерений в дюймы, футы и ярды. Полтора года я по утрам ходил на занятия, а днем и вечером работал до полуночи. После смены по дороге домой я спал на заднем сиденье автобуса. Водитель был добрым человеком и будил меня перед самой остановкой. Рано утром следующего дня все начиналось сначала. Было тяжело, но я не воспринимал это как бремя. «Тяжелой» была изнурительная работа в Плашове. А здесь график был утомительным, но работа – стоящей и интересной. Несмотря на то что к началу Корейской войны я достиг призывного возраста, на период обучения меня освободили от службы.

В 1951 году я окончил торговый колледж, и тут же, хотя еще не был гражданином США, мне по почте пришло извещение о призыве в армию США. Сначала меня отправили на базовую подготовку в Форт-Орд в Монтерее, штат Калифорния, а затем в Абердин, штат Мэриленд. Многим молодым людям, привыкшим к гражданской жизни с ее свободой и личной жизнью, военная подготовка казалась тяжелой и вызывала недовольство. Выслушивая жалобы, я только улыбался. У меня была своя койка, приличная одежда, еды более чем хватало, и к тому же платили! На что жаловаться? Когда сержанты кричали на нас за то, что мы недостаточно хорошо чистим ботинки, я мысленно говорил себе: «Ну, за это же меня не расстреляют». Я подружился с ребятами из мест, о которых никогда не слышал: из Кентукки, Луизианы, Северной и Южной Дакоты и других штатов. Когда они спрашивали, откуда я, я отвечал, что из Лос-Анджелеса. К тому времени я достаточно хорошо владел английским, чтобы ограничиться таким расплывчатым ответом.

Ближе к концу обучения меня перевели на базу под Атлантой в штате Джорджия. В один из выходных дней мы получили разрешение на поездку в город. Сев в идущий в город автобус, я направился на свое любимое место в задней части, чтобы немного вздремнуть, и удивился, когда водитель остановил автобус и подошел ко мне. «Вам нельзя там сидеть, – сказал он. – Задние места предназначены для негров. Пересядьте в переднюю часть автобуса». У меня возникло впечатление, будто мне дали пощечину. Я вдруг вспомнил, как нацисты в Кракове приказали нам, евреям, ездить в задней части автобусов (еще до того, как вообще запретили ездить в общественном транспорте). Конечно, эта ситуация была другая, и тем не менее у меня едва не взорвалась голова. Как нечто подобное может существовать в Америке? До этого я ошибочно полагал, будто такую дискриминацию проявляли только в отношении евреев, страдавших под гнетом нацистов. Теперь же обнаружил, что неравенство и предрассудки существуют и в этой стране, которую успел полюбить.

Перед отправкой за границу я прошел тесты на знание нескольких европейских языков. У Соединенных Штатов тогда еще оставалось много военных объектов в Европе, и, доказав, что я достаточно бегло говорю по-немецки, по-польски и по-русски, я ожидал, что меня направят в Германию или Польшу. Но вместо этого меня перевели в совершенно другом направлении – на Окинаву в Японии. Я прослужил шестнадцать месяцев на Окинаве в подразделении армейских инженеров. Я руководил двадцатью одним жителем в механической мастерской и поднялся в звании от рядового первого класса до капрала. Для меня это стало большим достижением. Я дорожил этими двумя полосками на рукаве своей армейской формы.

После демобилизации я вернулся в Лос-Анджелес и решил продолжить образование, воспользовавшись полагающимися военнослужащим льготами. Я обратился к консультанту Городского колледжа Лос-Анджелеса, который попросил меня предъявить аттестат о среднем образовании. Я объяснил, что у меня его нет и мое формальное обучение закончилось сразу после того, как мне исполнилось десять лет. Консультант в недоумении нахмурился, и пришлось достаточно подробно поведать о своем прошлом. Тогда он предложил мне подумать, чтобы стать преподавателем технологии (учителем труда). «Если у вас получится поддерживать в среднем оценку C, вы сможете остаться в колледже и получить диплом», – сказал он. «И этого достаточно?» – спросил я. Он ответил утвердительно.

Я закончил обучение в Городском колледже Лос-Анджелеса с гораздо более высоким средним баллом, после чего получил степень бакалавра в Университете штата Калифорния в Лос-Анджелесе и диплом преподавателя. Впоследствии получил степень магистра педагогических наук в Университете Пеппердайна.

В 1959 году я начал преподавательскую деятельность в средней школе Хантингтон-Парка, где проработал тридцать девять лет. Годы шли, и воспоминания о Второй мировой войне оставались все дальше в прошлом. Иногда, когда кто-нибудь замечал небольшой акцент в моей речи и спрашивал, откуда я родом, я туманно отвечал: «С востока», не уточняя, что имею в виду нечто другое, чем Восточное побережье Соединенных Штатов.

Как бы я ни жил дальше и ни устраивал свою жизнь, по-настоящему я почувствовал, что могу исцелиться, только после встречи с будущей женой Лиз. Она приехала в Хантингтон-Парк преподавать английский как второй язык в январе 1965 года и сразу же привлекла мое внимание. Думаю, я тоже произвел на нее впечатление. Она собиралась остаться в Южной Калифорнии на один семестр, но из-за меня передумала. Следующие месяцы мы много времени проводили вместе. Я рассказывал о своем прошлом – те истории, которые никому не рассказывал