Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

– Но если так, – сказал я, – пусть он хотя бы придет не сейчас… С этим делом, сам понимаешь, – никогда не поздно и всегда рано.

– Бережешься, значит, – проговорил он медленно. – Что ж, правильно… – И вдруг добавил с яростной хрипотцой: – Берегись! И учти на всякий случай…

Но я не дал ему договорить. Внезапным резким круговым движением я вырвал руку – и отступил на шаг. И спросил возмущенно:

– Чего ты от меня хочешь?

– Ничего, – проговорил, кривя губы, Копченый. – Но все же учти. – Он глотнул воздух. – На всякий случай! – И опять он осекся, словно бы ему стало трудно дышать. – Если ты кому-нибудь, когда-нибудь – хоть одно слово…

– Не волнуйся, мой мальчик, – ответил я тогда. – Это прежде всего – не в моих интересах… И вообще, в чем дело? Дорогу я тебе показал. Разговор наш окончен. Чего ты еще ждешь? Прощай!

Конечно, он мог меня запросто здесь прикончить. (Я ведь ему нужен был как сообщник – а не как свидетель. Свидетелей он вообще боялся оставлять!) И потому – отойдя на несколько шагов – я круто свернул в сторону, в бурелом, и присел там, затаился, напряженно вслушиваясь в каждый шорох…

Но нет – Копченый не преследовал меня. Он ушел! Очевидно, поверил мне все же. А может, просто не захотел учинять стрельбу и – как говорят блатные – «засорять дорогу».

Он ушел навсегда из моей жизни. Что с ним сталось? Добрался ли он до Монголии, до своего монастыря? Не знаю, не знаю… Но думается – вряд ли. Путь его был, вероятно, недолог и оборвался еще в горах. Я почему так считаю? Спустя два месяца, уже накануне весны, Кешка вдруг сказал мне:

– Помнишь, я когда-то рассказывал про Мирскую тропу? Про дела, которые там творились? Так вот, я думал, все давно уже кончилось… Ан – нет! Недавно прошел слух, что за перевалом снова нашли убитого… Кто он, откуда – ничего не известно. И кто его шлепнул – тоже… Но все равно в Белых Ключах беспокоятся, боятся репрессий. Убит-то ведь человек – на тропе!

И тотчас же я вспомнил о Копченом. И подумал, что если это действительно он, то обстоятельства здесь гораздо более сложные и запутанные, чем это кажется Кешке… Даже я не знаю всего! Копченый пробирался в Монголию – но почему? Возможно, у него было какое-то задание… А может, он спасался, уходил от преследования. И неизвестно даже, от кого он бежал. От чекистов или от таких же, как он сам? От чужих или от своих? Свои ведь бывают зачастую страшнее всего… Потому-то он, вероятно, и звал меня так настойчиво. Я ему был как раз не чужой и не свой, а просто – старый знакомый, на которого он мог рассчитывать. И с которым – при всех обстоятельствах – он не был бы одинок…

И еще я подумал о том, что кержакам – в данном случае – можно не опасаться серьезных репрессий со стороны властей.

Но мыслей своих я, естественно, не открыл никому.

Глава 7 ШУМНЫЙ МЕСЯЦ МАРТ

Весна пятьдесят третьего года выдалась ранняя, ростепельная, гнилая.

Такая погода (ее называют здесь сиротской) для лесорубов – беда. Снега в тайге вянут, насыщаются влагой. Дороги превращаются в сплошное болото, и вывозить с делян древесину становится все трудней. Дело стопорится; начинается скука.

И когда пятого марта нам объявили вдруг, что этот день и следующий – выходные, мы восприняли новость с искренней радостью.

Никто из начальства не объяснил нам конкретно – в чем суть… А радио в поселке еще не было проведено. (И единственный приемник находился в конторе леспромхоза, в кабинете директора.) И газет мы тоже никогда почти не читали. В почтовое отделение Белых Ключей приходило, правда, несколько экземпляров – но это раньше, зимой. За последнее время газеты вообще перестали к нам поступать… Однако отсутствие их никого здесь особенно не обеспокоило. И это понятно! Вспомните, каков был местный контингент. Религиозные сектанты, потомственные бунтари, бывшие заключенные, всевозможные ссыльные и вербованные – вся эта публика была напрочь исключена из общественной жизни страны. Здесь, в Белых Ключах, находился как бы заповедник инакомыслия, некая резервация отщепенцев, своеобразное социальное гетто… Гетто, в котором издавна сложилось свое специфическое отношение к вещам – весьма далекое от общепринятого, казенного.

До нас, конечно, доходили порою отголоски событий, творившихся в стране: пуск новых домен, процесс над врагами, заподозренными в тайном вредительстве, затянувшаяся болезнь Великого Вождя… Но доходило это издалека – словно бы с луны. И никто не верил официальной прессе. Не принимал ее всерьез. И любым обвиняемым здесь, по традиции, сочувствовали, а на вождей всем было – плевать…

Только одно обстоятельство могло у нас вызвать всеобщий энтузиазм – возможность отдохнуть и поразвлечься… И теперь мы решили, что создан, наверное, какой-то новый советский праздник… Может быть – День лесоруба? Ведь существовали же праздники: День печати, День железнодорожника, День пограничника и т. д. И тотчас Белые Ключи преобразились. По улицам пошли бродить, заливаясь, гармоники. Возле магазинов выстроились очереди за водкой.

Мы возвращались с Костей Протасовым из магазина – веселые, нагруженные бутылками… И в этот момент мимо нас прошли двое: директор леспромхоза и участковый инспектор, старший лейтенант милиции. Участкового этого мы с Костей знали отлично: он ведь как раз занимался ссыльными! Человек этот, в общем, был не из худших; ленивый, весьма добродушный, как все толстяки… Но сейчас он выглядел странно, неузнаваемо: он словно бы похудел, осунулся. Лицо его обрело какой-то лиловый оттенок. Движения стали суетливы, речь прерывиста.

– Что я могу? Что я могу? – долетели до меня обрывки фраз. – Ведь был же специальный приказ: никаких разъяснений… Никаких! А у этих скотов одно на уме. Если не работают – значит, пьют!

– Пусть уж лучше тогда работают, – сказал, раздувая усы, директор леспромхоза.

– Конечно – лучше… Но кто распорядится? Может, ты? Может, рискнешь? Давай, проявляй инициативу, если ты такой храбрый… Я, например, не могу. Голова у меня одна. И я, знаешь, как-то привык ее беречь… Да и вообще, сам посуди. Все-таки – общий национальный траур.

– Но что же делать? Позвони хотя бы в управление.

– Звонил уже! Там полная неразбериха… Говорят: ориентируйся сам! А что я могу? Ну, что?

Они прошли – и голоса их затихли. Но мы