Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

И тогда я вспомнил вдруг – о Боге. Вспомнил. И позвал Его в тоске… И случилось чудо. Не знаю, впрочем, как это назвать… Но в сплошной, захлестнувшей меня темени я словно бы обрел новое зрение. И увидел – с непостижимой ясностью – фигуру хакаса и правую его, занесенную для удара, руку.

Видение это длилось всего секунду. Но я уже успел сориентироваться… Есть старый прием; меня обучили ему давно, еще на Кавказе, у цыган. Если удар наносится сверху, и ты не успел его предотвратить, – не отшатывайся, не беги. Наоборот – ныряй под руку врага и, в крайнем случае, подставляй голову… Голова – она многое может выдержать!

Вот так я, собственно, и поступил. Нырнул – и ощутил короткий сотрясающий удар. Я поймал головою нож, как футболист, ловящий мячик. И сделал – правильно! Иначе хакас проткнул бы меня насквозь…

Но все же удар был силен! Темнота окрасилась в красный цвет. Глаза мои и все лицо залила горячая липкая влага. Я качнулся, осел на подламывающихся ногах… Но – устоял! И успел поймать, нащупать его руку. Однако ухватил я ее некрепко; пальцы были обожжены и слабы… И враг мой вырвался без большого труда. Метнулся в сторону, побежал, хрустя снежком. И быстро скрылся за углом барака.

Глава 8 ЕСЛИ ГОСПОДЬ ЗАРОНИЛ В ТЕБЯ СВЕТ…

Когда я вернулся – пьянка уже затухала. Костя Протасов дремал, уронив голову на стол, в объедки. Федя у печки заваривал чай. А остальные – с бессмысленно задумчивыми лицами – сидели, окружив Пашку, и слушали гитару.

Гитара звенела тягуче и тихо. Уронив чубатую голову, Пашка небрежно пощипывал струны и напевал, пригорюнясь:

Я люблю тебя, низкая, подлая.

Никому я тебя не отдам…

Заметив меня, он осекся на полуслове. Челюсть его отвисла. Гитара, гудя, сползла с колен – на пол. Шагнув ко мне, он спросил:

– Старик, что случилось?

– Да так, – усмехнулся я, – с хакасами вот потолковал…

Было недолгое молчание. Затем общежитие преобразилось, наполнилось гомоном и суетой.

– Ну, беда с тобой, – сказал Федя. И покрутил головой. – Это ж надо так суметь! Даже в сортир спокойно сходить не можешь…

Костя поднял голову и спросил, позевывая:

– Кто тебя?

– Черт их знает. Того, кто ударил, вроде бы Ефимом звать… А вообще-то они – из бригады возчиков. На трелевке работают.

– Так, – сказал Костя. Потянулся, хрустя суставами. И добавил – деловым, скучным тоном: – Что ж, надо резать. А как же иначе? Прощать нельзя. Они нас – да, а мы их – нет? Это обидно.

– Конечно, – воскликнул Соломон. – Ишь, хакасня проклятая. На безоружного… Ну, я им покажу!

И он торопливо стал натягивать пиджак.

– Ты-то куда? – посмеиваясь, сказал Пашка. – Слышь, Соломон, погоди!

– Да какой я в этот момент – Соломон? – проворчал Соломон.

– А кто же ты?

– Какая разница – кто? Сибиряк, одно слово…

– Но ты все же человек религиозный! У вас там – всякие талмуды, молитвы, правила.

– Когда моих друзей забижают, – веско сказал Соломон, – у меня одна молитва… – И он выругался длинно и затейливо. – Одно правило! – И, засучив рукав, поднял огромный свой, костлявый, поросший рыжей шерстью кулак. – Во! Видишь? И вся недолга.

Федя и Кешка тем временем занимались мною. Обмыли теплой водой голову, осмотрели рану. Рана была небольшая, но очень болезненная. И она беспрерывно кровоточила. Кровь била тугими толчками, и унять ее никак не удавалось, и Федя погодя сказал:

– Надо к фельдшеру. Без него не управиться… Еще какую-нибудь заразу занесем… Пойдем-ка, может, – отыщем!

Фельдшером в здешней санчасти работала некая блондиночка, Тамара, – немолодая, но шустрая, всегда старательно подвитая и до крайности томная. Жила она где-то на краю села. И мы не сразу отыскали нужный дом. А когда наконец нашли – выяснилось, что блондиночки нету.

– Нету! – заявила квартирная ее хозяйка. – Как упорхнула с вечера, так и не возвращалась. Да она часто на стороне застревает… Мужиков любит – ух, страшное дело! А ведь самой уже под сорок. Баба в возрасте. А все никак не угомонится. Особливо – на молоденьких падка. Ну прямо как муха на говно… Вот там и ищите.

– Да, но – где? – проговорил я в растерянности. – Молоденьких много. И говна тоже в избытке.

– Наведайтесь к Семе Иващенко, – посоветовала хозяйка. – На всякий случай… Она сейчас вроде бы с ним путается.

И мы отправились к Семе. Но там ее тоже не оказалось.

– У меня она бывала, это верно, – сказал разбуженный Сема. – Но раньше… А сейчас я и сам не знаю, где она ползает, эта гадюка болотная.

Лицо у Семы было помятое. К щеке прилипло перышко из подушки. Он стоял перед нами в одних подштанниках – шумно почесывался и зевал.

– Ползает где-то… Приключений ищет… Вот что, братцы. – Он вдруг встрепенулся. Взгляд его стал осмысленным. – У меня, вообще-то, есть подозрения. Догадываюсь, где она может быть! Тут – несколько адресов… Но вы поначалу загляните к Потанину, к новому инженеру, который недавно в леспромхоз приехал… Да вы ж его должны знать!

Мы знали Потанина. И заглянули к нему. Но нет, блондиночки не было и там! Протирая очки и сонно щурясь, инженер спросил:

– А кто вас, кстати, направил ко мне? Уж не Семка ли?

– Семка.

– Ну так он хитрит, собака!

– Как так – хитрит? – нахмурился Федя.

– Да очень просто… Он вас в дом не вводил, не звал?

– Нет, мы в сенях разговаривали.

– Ну вот! И меня он тоже вчера не пустил… А она конечно же там была. И сейчас лежит… Вернитесь-ка, проверьте еще раз! Это и мне самому интересно.

– Нет уж, проверяй без нас, – махнул я рукой. – Надоела вся эта возня… Тоже мне – роковая баба! Кармен! Мадам Бовари! Да пошла она к чертовой матери.

– Но куда же – теперь? – развел руками Федя, когда мы вновь очутились на улице. – Дурацкая история… Что делать будем?

– Не знаю, – пробормотал я, держась за голову, – ох, не знаю…

Я чувствовал себя худо. Меня шатало и поташнивало. Набухшая от крови повязка смерзлась и хрустела под пальцами и леденила кожу. Но голова по-прежнему была горяча и сильно болела. И боль теперь стала однообразной, нудной, пульсирующей… (Я не знал тогда, что в черепе, в лобной кости, застрял у меня осколок – отломившийся кончик хакасского ножа! И головные боли я получил – надолго… И все это