Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

была, пожалуй, самой загадочной и зловещей изо всех порожденных бездной… Врагом моим Копченый, правда, никогда не был. Но и добрым другом его тоже нельзя было назвать. Да в сущности, и не в этом заключалось главное. А в том, что он – сам по себе, как личность, – был двойственен и крайне опасен. Любые контакты с ним грозили нежданной бедою; я знал это отлично! Ведь именно он когда-то спровоцировал меня на поездку к границе; я искал дорогу к львовским контрабандистам, а угодил к бендеровцам – в потайное их логово, в самый центр террористов! И едва унес тогда ноги… И так до конца и не смог уяснить: кто же он в действительности, этот сумрачный тип? Во время минувшей войны он сотрудничал с гестапо, потом был связан с уголовным подпольем… Мы расстались с ним семь лет назад; чем он занимался все эти годы? Кому теперь служил? И почему он оказался в Сибири? И что ему нужно было от меня?

Уж лучше бы это, право же, был Рашпиль: с ним я, по крайней мере, точно знал бы – что делать и как говорить!

Теперь же я молчал в растерянности. И, тупо моргая, рассматривал гостя.

Копченый выглядел заправским таежником! Он был в меховой, длинноухой, осыпанной снегом шапке, в тяжелых сапогах и в бараньем полушубке. На одном его плече висел туго набитый вещмешок, а на другом – дулом вниз – короткий охотничий карабин.

Войдя, он притворил аккуратно дверь. Стащил шапку – отряхнул с нее снег. И улыбнулся. И его сухое, остроуглое, обтянутое оливковой кожей лицо все пошло мельчайшими морщинами.

– Привет, – сказал он, – ты чего на меня уставился? Не узнаешь?

– Узнаю, – пробормотал я.

– Или, может, – не рад?

– Да нет… Почему?.. Просто – очень уж все неожиданно.

– А зачем ты, кстати, свет выключал?

– Так, – пожал я плечами. – По ошибке…

Он снял карабин, прислонил его к стене. Повесил котомку на спинку стула. Расстегнул негнущимися пальцами полушубок.

– Замерз я, брат, вот что. Погреться бы чем-нибудь… А?

– Можно, – кивнул я. – Садись. Чайник еще горячий.

– А водочки, – спросил он, усаживаясь, – нету? Душу бы сполоснуть… Да и вообще – за встречу.

– Нет, не осталось. – Я смущенно развел руками. – Все с вечера еще прикончил. Уж извини!

– Небогато живешь, – сказал он, поджимая губы.

Окинул взглядом стол. И, крякнув, полез в котомку.

– Н-да, небогато.

Он достал и со стуком поставил на стол бутылку «Столичной» и банку шпротов. Мы выпили. И потом еще. И после третьей порции я спросил с осторожностью:

– А скажи-ка… Как ты меня все же отыскал?

– Нашлись люди, – мигнул он, – нашлись. Навели на след.

– Наверное, этот ублюдок Рашпиль, – предположил я. – Он где-то тут, по-моему, болтается.

– Да какая разница – кто навел? – отмахнулся Копченый. – Главное – встретились… И хорошо. Ты мне нужен!

– Зачем?

– Где-то в этих местах есть старая раскольничья тропа… Забыл, как называется. Мирская, что ли…

– В общем, верно.

– И она, говорят, ведет за перевал – почти к самой границе.

– Ого, – сказал я, – так ты, что же, – уходишь?

Копченый быстро глянул на меня исподлобья.

Зрачки его сузились, превратились в колючие точки. Кожа на скулах натянулась. Какое-то мгновение он сидел так – напрягшись и закаменев. Затем проговорил невнятно:

– Что поделаешь? Надо…

– Ну а я-то зачем тебе понадобился?

– Ты эти места вроде бы знаешь… Охотишься тут… Не так ли?

– Ну, в общем, так.

– Чего ты заладил: в общем, в общем! Ты мне точно скажи, конкретно, – знаешь?

– Да, в общем, плоховато, – проговорил я с натугой, – на этой чертовой тропе бывал всего раза два, – случайно…

– Но все же бывал! Вот теперь и покажи ее мне.

– Хорошо, – сказал я, подумав. – Покажу.

А что я еще мог сказать? Связываться с Копченым мне, конечно, очень не хотелось… Но куда же тут денешься? В конце концов, человек просил помощи, и отказать ему было трудно, неловко как-то… Да и кроме того, я понимал: чем быстрее он исчезнет, тем спокойнее будет для меня самого!

Легли мы под утро и спали недолго. Да я-то, собственно, почти и вовсе не спал. И Копченый, по-моему, – тоже… Просто дремали, чутко и настороженно, как два таежных волка.

Когда барак наконец проснулся и загомонил, я отправился к Феде, к бригадиру. И, сказавшись больным, предупредил его, что сегодня на работу не выйду.

Потом мы отсиживались в моей комнате, взаперти, – дожидались, пока барак опустеет… И наконец, выбрав удобный момент, украдкой выскользнули наружу.

И углубились в синеющий неподалеку, заснеженный, испещренный рассветными тенями ельник.

Идти пришлось долго; главным образом, потому, что в этот час в окрестностях леспромхоза сновало немало людей. А попадаться им на глаза не хотел сейчас ни я, ни Копченый. Мы беспрерывно застревали, прятались в зарослях… И когда вышли к ущелью, к руслу старого ручья, – день уже был в разгаре. И солнце стояло над самой вершиною перевала, – блистало там и плавило снега.

На повороте тропы мы присели отдохнуть. Закурили – по последней. Я сказал:

– Иди все время ущельем – это просто. А дальше, в горах, следи за затесами на деревьях. Затесы – в виде крестов. Будут по пути встречаться кержацкие поселения – держись тихо, кланяйся низко, табаком особенно не дыми и крестись не тремя пальцами, а – двуперстно… Вот так. Понял?

– Понял, – сказал, вставая, Копченый.

– Ну, вот… И все будет о’кей!

Мы обменялись рукопожатием. И он сказал – задержав мою руку в своей:

– А может, пойдешь со мной?

– Нет.

– Почему?

Я попробовал высвободить руку, но он держал ее цепко, как клещами.

– Почему же? – переспросил он, сощурясь. – Ты ведь раньше все время хотел за рубеж. К родственникам. Искал шанс…

– Но не нашел, – сам же знаешь!

– Так это потому, что без меня. А теперь, со мной, все получится точно.

– Но ты идешь в Монголию; что же там может получиться?

– Я иду дальше.

– А дальше – Китай. Еще хуже. Мне только этого не хватало.

– Не волнуйся, мой мальчик, – сказал он высокомерно. – У меня в Монголии свои люди… Они помогут. Выведут, куда надо.

– Это какие же люди?

– Ну, монахи. В одном монастыре, в долине Дургун-Хаток… Да какая тебе разница – если ты не идешь?! – Он склонился ко мне. Приблизил темное свое, сухое, какое-то и впрямь закопченное лицо: – Ведь не идешь?

– Нет.

– Боишься?

– Может быть.

– Чего боишься-то?

– Да всего…

– Тихую жизнь, значит, ищешь?

– Конечно.

– И думаешь – найдешь?

– Не знаю… Хотелось бы…

Копченый усмехнулся. По лицу его словно бы прошла судорога.

– Не